Иван Аксенов - Том 2. Теория, критика, поэзия, проза

Час ночи. На потухший город Твой опять зажужжит чужая эскадрилья.

Цветут световые датуры 10 ночных, таких неизменных и всегда перехватывающих вздох сражений.

И, как они по небу, по сердцу своему тянусь, через тьмы тем своих поражений.

Вся предо мной пролитая кровь, из под каждого дыма туч растравляется, в каждой неупраздненной и неупраздняемой заре.

Каждое заколоченное из 19 000 000 в сердец, сердце стукает в каждом мор-цовом «точка-тире».

И каждый барьерный камень, уводящий шоссе, в разъедаемые теперь кнутом места.

Каждый из них подмена березового беженеческого креста.

Пыль, запряженная ветром, пыль, колония бактерий, пыль слепящая, заста вляющая чихать и отплевываться, благополучно загаживающих тротуар людей –

Пепел мне, в урне сафировой, прах дедов, отцов, женщин и детей, детей, без конца детей.

Умер я в них давно, как умирали они от меня на расстоянии четырех аршин,

Но смерть их чем она мне? Слабая седина виска и даже у бровей не видать морщин.

Но проклятье, проклятье, проклятье, зацветает стихом во мне.

И в железе каждого красного моего шарика скручивается, как береста на огне

Все наши силы – бессилие; вся наша честь – позор; все наши в ветре шумевшие надежды, радуга движений и декоративность поз –

Безмятежное благоуханье, которое оставляет за собой ассенизационный обоз.

Вот поэтому на все это необходимо плюнуть да рваным сапогом растереть

И огнем, огнем переплавить растленную победными перезвонами медь,

А по всей планете, если и впредь будет к журчанию кровяной своей Ниагары глуха

Пустить Петрова знакомого – красного петуха

И в поганейшие минуты, себе я – спичка, для которой недостижим бензин,

Вожделеннейшей цистерны и горе мое от этого хуже Вашего Вифсаида и Хоразин.

Вот тогда я зову Тебя, из звонких полос нетленного бессмертья скелет

Твой силуэт мне светится, сквозь копоть, ошпаренных вонючими газами лет.

Ты, вросшее восстание, Ты побега счисления гений,

Ты, созданная криком одного из вековых поражений.

Прийди ко мне. Тихо, тихо (далеко и трудно, только все останется между нами)

Прийди и на грудь мою наступи всеми своими четырьмя ногами

Чтоб я ожил в Тебе, чтобы огнем стала моей боли зарница,

Чтоб я умер всему, чтобы вот это, перестало пойманным зябликом биться.

И тогда только отпущу Тебя с миром, и в напутствие пожелаю всяческих благ,

Когда стану – сталь и загорюсь тем, чем держится за Тебя Твой непромокаемый ветер флаг.

Да о чем это я? Ты сама это делаешь. Вот почему засвистела по мне такая боль.

Вот почему, в этом явном сне, я прохожу через термически абсолютный ноль,

Вот оно почему я себя чувствую чучелом барсука, без имени и без отчества –

Это, матушка, Твоя шахта – колодец моего одиночества.

Глубина ввысь, прославляемая во всех дымовых (нет дыма без и т. д.) путеводных столпах.

Ты самая переливчатая изо всех певучих щитов черепах,

Всех надежд, криков, воль – собиратель, всякого призыва – мишень,

Мощная, высишься Ты среди своих современников, как Сы-Кун-Ту-Бяо-Шань

И хоть сердце давно и безнадежно сорвал, прошлой манерой живу, но Тебе каждый толчок его посылаю – Ты, Ты, Ты

Одна, резонатор былого, а не пристяжная – луна, зеркало пустоты

Ведь сама пришла, пресуешь все скопы недель, дней и часов (о, каких еще) растирая в ракетную пороховую мякоть

Все фокусы – покусы счастья, всех обид священнейшие образа –

Этого не дано мне Тобой, но если бы даже я и умел когда-нибудь плакать

Теперь, друг за другом, из рогатки выстрелил бы соблазняющие глаза.

Вот он Твой абрис, он уплыл плакальщицей слоистых

Облаков безветренных зорь.

    Я не признаю аллегорий.

Не вижу на свою печаль, выспренных светил чернобархатный бисер:

Твой многозвенный, многоколокольный приход ветром все выстрочал, вытер

И могу больше не видать Тебя, до самого окошечка очереди, куда возвращают использованную карточку дней

И нет мне дела до тех, кто теперь не знал Тебя, кто не молится Тебе, кто не верит в Тебя, кто меня бедней.

Правильно. Я не хуже прежнего помню с кем и как «мы давно повенчаны»

Все это так, всеми цветными чернилами преревизовал подсчет

И сальдо заверено – ухожу исключительно кентером

Не оглядываясь через плечо.

Питер, октябрь 1918 года

29/XI <19>18 года. И. Аксенов