Иван Аксенов - Том 2. Теория, критика, поэзия, проза

День свернулся в заморском облаке,

Этот злой, полосатый кот

И прорезывает гаснущие проволоки

Бархатистый бесшумный крот,

Приносящий за собой свое логово

И невидимую зубастую пасть,

Куда (знаю схватит ловко)

Всею грудью тянет упасть.

Знаю, в улице бесфонарной

Только по полосам тента

Опознавать переулки и тротуарный

Вал. По которому шла

И ушла, и устлала стуком,

Сухим стуком, днем преувеличенного каблука

Балкон, прикинувшийся виадуком,

Где долго на периле скучала моя рука.

Что ж. Доволен и благодарен:

Спасибо и за этот шаг,

За день, что зарей распарен,

За морем душистый мрак,

За праздное поджиданье,

За праздничную от угла пальбу,

За мой поклон, за мое молчанье,

За росу на усталом лбу. –

Все, что было когда нибудь ранено,

Здесь, навсегда, сейчас…

И дрожит из рестниц развалины

Левкоя лиловых глаз.

Аксенов 1

Будем в гробу с открытым лицом. Пиши

В городе этом 1 , от благородного прошлого, кроме славных воспоминаний ганзейской героики и пышных операций довоенного времени осталась железная поросль гавани и традиция ежедневного дождя. Казалось облачный купол, защищавший именитое скопище складов, верфей и пакгаузов на период их консервации (жители со свойственной их народу упрямостью были убеждены, что это именно консервация, хотя, пожалуй, и долговременная), облачный колпак, проливал тихие и меланхолические слезы над отшумевшей славой, умершим шумом и отзвеневшим колокольчиком биржи.

Ганзеец оживал только осенью, быстро отцветавшей деятельностью операций Экспортхлеба. Месяца на два воспоминания становились действительностью, потом глохли, глухая крапива безделья затягивала собой ячейки торговли и небо, которое только что плакало от умиленья, теперь возвращалось к исполнению своих прямых обязанностей, оплакиванию разбитых надежд, невозродимого прошлого.

Затихала и жизнь Советского Консульства, где молодой инвалид Гражданской войны, искупал свое упорное непослушание врачам, жизнью, спокойствие которой, для него было принципиально нестерпимо 2 . Он не жаловался, потому что жаловаться было не на что: в его годы такое назначение было слишком почетно. Он не пытался просить перемещения: попытки вернуться к темпу СССР неизменно кончались клинической койкой на разные сроки с последующим поражением в правах того или иного внутреннего органа. Он считал себя пребывающим в консервации и бессознательно отмечал карандашом гранки «Известий», доводившие до его отдаленного сведения торжества по восстановлению производства на том или ином заводе, участь которого еще недавно была похожа на его состояние.

Город к нему не приставал, как вода к маслу или зерно к элеватору. Дождь не казался традицией и, за домоседством, воспринимался им только в порядке многоголосого хитросплетения, никак не доводившегося до всеразрешающей стретты 3 . Консул когда-то собирался стать композитором, но потоки времени смыли это обстоятельство его биографии. От прошлого осталось только пристрастие к звуковым впечатлениям и построению по кругу. Голос собеседника отличался музыкальной вкрадчивостью, было начало лета, бумаги в папке даже не перекладывались, а дождь подражал регулярности пасторской проповеди.

Тоненькая полоска золота, обведенная вокруг пальца руки, лежавшей на столе, была гравирована в виде змейки, бессильной проглотить собственный хвост, а разговор, повторенный неоднократно в последние два месяца, вновь завершал свой круг, возвращаясь в исходное положение и перерождался в чистый монолог просителя, чему (консул это знал до зевоты) судьбой было предопределено обратиться в исповедь.

Он сделал попытку отклонить от себя пасторские обязанности.

– Это у вас такое обручальное кольцо. Какая странная мысль.

– Змейка? Нет. Вы думаете, что оно обручальное, потому, что не продано.