Иван Аксенов - Том 2. Теория, критика, поэзия, проза

В таких случаях догадываешься о своей бестактности, пробуешь тотчас исправить дело и увязаешь в неловкости еще глубже. Я сказал, точно оправдываясь, что впервые прочитал о Центрифуге в недавно вышедшей «Охранной грамоте» 5 , где Пастернак сердечно помянул, как друзей по группе, Николая Асеева, Сергея Боброва, Юлиана Анисимова 6 и кого-то еще. Тут бы мне и остановиться, а я помянул, что Иван Александрович почему-то там не помянут!.. Ничего не произошло – только река стала еще ледянее и торс Аксенова еще вертикальней.

– Ах, как все просто, голубчик! – утешила меня потом Мария Алексеевна. – Вы даже отдаленно не представляете, как самолюбива и как ревнива эта среда: писатели, художники, ученые… А Иван Александрович – и писатель, и ученый, и, пожалуй, художник, потому что писал о Пикассо и других… <���…> Но, знаете, меня удивило – почему Пастернак обошел Аксенова? Впрочем, поэты небрежны, поверьте. И возможно, за этим ничего не кроется 7 .

…Через четверть века, в середине 50‑х, когда Пастернак писал свою вторую автобиографическую вещь – «Люди и положения», он обошелся без упоминания даже самой Центрифуги, будто не желая на склоне лет придавать серьезное значение той историко-литературной мимолетности. Однако вновь не забыл ни Асеева, ни Боброва, ни Анисимова. А об Аксенове – вновь ни слова! Меж тем финансовым попечением Аксенова (вместе с Вермелем) в 1917 году издательство «Центрифуга» выпустило «Поверх барьеров» – вторую книгу Пастернака. Что же случилось? Гаданья постороннего бесплодны. Но мне интересно лишь одно: в доме Кара-Мурзы ни сам Аксенов, ни хозяева дома, ни Андрей Гончаров никогда не упоминали о материальном содействии Ивана Александровича раннему Пастернаку.

Откуда же взялось для литературной группы название – «Центрифуга»? <���…> Спросить Аксенова помешала вертикальность его торса. А позднее, когда ничто не помешало бы спросить самого Бориса Леонидовича Пастернака, будоражило другое и не приходило в голову это ретро. Теперь же просто некого потревожить праздным вопросом. Впрочем… <���…> И я решаюсь набрать телефонный номер надежнейшего из еще не ушедших знатоков.

– Николай Иванович! – несмело, однако громко окликаю я старого человека, предупрежденный о нынешней глуховатости Харджиева, которому уже за восемьдесят, <���…> – А вы помните Марию Алексеевну, мать Андрюши Гончарова? <���…> А тут еще телефонный поводок выводит нас как раз навстречу Аксенову и Пастернаку.

– Да-да, замечательно образованный был человек, Иван Александрович. Но вы не могли не заметить его замкнутости. И того, как он обычно изъяснялся: не поднимая глаз, помните? А названье «Центрифуга» не он придумал. Это – Сергей Бобров. <���…> Не думаю, не думаю, чтобы между Пастернаком и Аксеновым мрачное что-нибудь произошло, хотя замеченное вами неупоминание Ивана Александровича – да еще дважды! – в мемуарных вещах Б. Л., признаться, странновато…

И на этом-то повороте телефонного рассказа Николая Ивановича я впервые слышу об истории издания «Поверх барьеров»: – Аксенов был в свое время довольно состоятельным человеком, но вы наверняка не знаете, что вторая книга Пастернака вышла в издательстве «Центрифуга» на аксеновские средства! Это заслуга Ивана Александровича.

И тотчас в моих глазах по-иному – просветленно! – окрашивается вся молчаливая повадка былого сотоварища Пастернака.

Существует такое стихотворение Бориса Леонидовича: «Нас мало. Нас может быть трое».

Кто же были эти трое?

Мне теперь достоверно известно, что под этой «тройкой» подразумевались три сотрудника «Центрифуги», а именно И. А. Аксенов, С. П. Бобров и сам Пастернак.

Борис Леонидович имел обыкновение складывать свою работу и покрывать ее пустым листом. Записанную страницу клал сверху только в том случае, когда хотел о ней поговорить. <���…> На сей раз сверху лежала записанная.

– Вот видите, я без правки, только чтобы не осталось и следа от первоначального посвящения. Прочитайте стихи и попробуйте догадаться.

Стихи были, как мне показалось, прекрасны, хотелось их переписать. Я так и поступил.

– Чудесные стихи!

– А кому я их в свое время посвятил?

– Боюсь, что Сергею Павловичу Боброву. Хотя он того совсем не заслуживает.

– А второй?

– Тот, кого я должен был назвать первым, – вы сами.

– Самому себе стихов не посвящают. Но вы правы, Я и себя имел в виду. А третий?

– Не могу угадать.

– И правда – угадать невозможно – Аксенов… Но и то, что вы назвали Боброва, – чудеса в решете.

– Ну, Бобров «все же не дурак»; ум его покидает, только когда он начинает стихотворствовать.

– Ха‑ха‑ха! Это вы здорово сказали! Хорошо, что он не слыхал вас, тут же бы умер от огорчения и злости.

– Ошибаетесь. Он предпочел бы счесть меня круглым идиотом.

– Да, это бескровнее. Ха‑ха‑ха!

– Но Аксенов? У него дело обстоит еще хуже. Он бегает по литераторам и объявляет вас «дачником»: «пишите-де о природе».

– Это и до меня дошло. Но то, что я посвятил им стихи, по моему тогдашнему положению понятно. Они оба неусыпно следили за моей «футуристической чистотой». Брик оказался прозорливей: он называл меня квазифутуристом. Кстати, мое «Нас мало. Нас может быть трое» я сочинил в 1918 году 1 ; дата 1921 – дата, когда я решил снять это дурацкое посвящение, так сказать, «дата нашего разрыва». Но, конечно, их слежка за моей «футуристической чистотой» в какой-то мере вторглась в мою поэтику. Надеюсь от нее избавиться, когда возмужаю. <���…>

Разговор происходил, если не ошибаюсь, осенью 1925 года, не сразу после возвращения Пастернаков из Германии.

Издательством «Советский художник» выпущен сборник статей Н. Н. Пунина о русском и советском искусстве. Издание избранных статей одного из самых талантливых художественных критиков 1920–1930 годов, разумеется, нельзя не приветствовать. К сожалению, сборник составлен крайне сумбурно и дает неверное представление об эволюции взглядов критика и метода их оформления. Статьи даны в произвольной последовательности. <���…>