Елена Гуро - Шарманка

Поняла с полуулыбкой: «Эва думает обо мне». И дорога стала уютна, и перестали быть ненужными для нее особенности собственной фигуры: широкие плечи, твердая шея.

Пахло повечеревшими влажными листьями.

«Эва, Эва, вот я иду, Эва. Гибкая, высокая, взбалмошная Эва! Это я иду с моими красными загорелыми руками, у нас двоих один смысл».

. . . . . . . . . .

И так, как они были соединены нитью за пределами, и так как нити их были вечны… эту повесть я не хочу кончать. Я не хочу знать, что было в мелкой случайности ненастоящей жизни. Может быть, обе они умерли. Может быть, одна из них, та, которая была темнее, выше ростом и нетерпеливее… Может быть умерли раньше их души, только их гордые светлые души…

Но вам черные, острые ели эта повесть. Но вам гордые, но вам нежданные, вам нетерпеливые, вам непримиренные!..

Голубенькие незабудки вылупились прямо из неба. Из тенистой травы – белый ландыш. Но из напряженной зари весенней – сиреневая перелеска; потому такая ранняя, почти мокрая от дождя. Также вылупилось сегодня и розовое утро из черных елок.

Из земли зеленые рогатые травки, росточки вылезали еще совсем земляные беленькие с прилипшими комками песку.

А наверху стояли сосны и дачи. Дачи отсырели от весенней воды, пахли рогожами, сосновыми иглами и кошками.

На дачах всю зиму жил ветер. Стекла так долго проветривались в безлюдье, что и сейчас в них переливы ветра и гортанные голоса сосен. Иногда мелькают в них тучевые лица и рожи растягивают по-лесному. Их здесь всю зиму не спугивали.

В дачи, пока что, переехали мыши с нахальными хвостиками. Прошлогодний крокетный шар линялым боком улыбается солнцу.

Кот также хотел поселиться на дачке, но побоялся, чтоб у него не отсырел хвостик; ему рассказали, что на дачках очень сыро. Он также собрался было поохотиться сегодня, но день был такой добрый, мягкий и теплый, что он раздумал, сразу положил свой ватный животик на согнутые лапки и понюхал балконный столбик, точно за тем только и приходил. А у самого даже от веселой теплоты темечко и шейка пахли рябчиками.

Внизу… Внизу мимо решетки катались дамы на веселых желтых и красных колесах, облепленных сырым песком. В корсетах, греческих стилизованных прическах и перчатках по локоть.

Красные и желтые, по-весеннему катились колеса.

А мне было так весело, что я подошла к дамам в колясках и, желая поделиться с ними богатством, очень учтиво предложила выучить их писать стихи. Это самое весеннее на свете! А ведь они ради весеннего выехали за город.

Стихи? Сафо! Ах, пожалуй, это будет интересно, и даже в греческом вкусе!

– Да ведь это очень просто! Возьмите комок черной земли, разведите его водой из дождевой кадки или из канавки, и из этого выйдут прекрасные стихи. Но, главное, если хотите увидать чудо, наклонитесь к самой земле и смотрите в самоё теплую землю, и все прекрасно устроится.

Впрочем, девочки с крайней дачки мне дали еще другой рецепт: вместо воды, можно употребить просто слюни, вероятно, это выходит тоже очень недурно. Дождевые кадки, кот и елки кое-что знают об этом, они все здесь сегодня видели поэта. У него ладони были в земле. На минуту вода в кадке струила наклоненное лицо, точно весеннее пятно зари меж елками, и пятна темных волос кинулись, метнувшись с кругами воды, и за ними светлый заревой лоб. Хохотали белые пузырики, плясали, точно их гнал дождик.

А другие видели его согнутую спину, убегавшую в чащу скачками. Сыпалась хвоя. Ему в волосы попадали червячки с березы, совершенно зеленые, как молодые листочки. Разорвал себе платье о колючие пальчики крыжовника.

Перелески выглядывали на него из-под елок; на сырой земле лежали их сиреневые кусочки неба, а из канавы пахло вечерней водой.

Потом он удирал на своем колесе. Озябший к вечеру воздух подгонял его.

А из-под вечерней зари вылезла темнота, пахла черноземом, цветами и водой. Большое бархатное лицо наклоняла над землей и шептала. Точно ночные крылья шевелились.

От времени до времени в темной и узкой детской, между бесконечными понедельниками, вторниками, цвета обыкновенной скуки, открывались приятно тревожные окошечки, откуда мог придти праздник.

Тогда начинали жить радостным нетерпеньем.

Так ждали назначенной заранее поездки за город с золотым утренним отъездом и тишиной вечернего возвращения, среди замирающего городского рокота; очарований игры неисполнимой сейчас; обещанного, волшебного чтения вслух в маленькой гостиной, при трепетании лампового света на фарфоровых игрушках и в отражениях зеркал.

Любили коротать время до назначенного срока; по утрам просыпаться с нетерпеливо приятным сознанием: это еще один день прошел и наступил другой, и есть зачем торопиться его скорей прожить.

Тогда шторки по утрам бывали светлые и дразнили вскочить с постели.

Были определенные, каждогодние времена ожиданий: к Рождеству елки и подарков, т. е. собственно, елочного царства, пахнущего позолотой и хвоей и цветными свечками.

К вербе пестрых бумажных розанов, желтых восковых птичек на фоне весенней слякоти. Но лучше всего было, когда в конце мая можно было начинать мечтать о даче с удивленными белыми звездочками в густой траве, с зелеными деревьями и катаньями в шарабане.

Участвовали в приготовлении этого будущего, в уборке квартиры. Надевали белые чахлы на статуэтки и мебель гостиной, начинали убирать игрушки в шкафу красного дерева. В комнатах становилось ново, светло, пусто и гулко. Появлялись сундуки, пахло новыми веревками и сеном,

И во всех этих запахах и звуках жило будущее, и мечта о нем. Что-то новое должно было прервать ряд обыкновенных дней, надоевших обязанностей; потом правда они снова наступали, но все же это было временное избавленье от царства настоящего. Потом снова тянулись: длинная скучная детская, отделенная от владений старших, непонятная далекая мама, точно декорация смутного фона, проходила шелестила платьем. Говорила о каких то выездах. Старшую сестру «вывозили». И от этого она все стояла пред зеркалом, кругом суетилась француженка; а нас уводили в детскую.

Но в один прекрасный день окошечко будущего открылось и стало безбрежным. Будущее никогда не должно было кончиться. Нам сказали:

– Мы купили в деревне землю, в лесу выстроили дом и переедем туда с первыми теплыми апрельскими днями.

Это было смолистое свежее дуновенье в заспанной квартирной комнате.

Железная дорога. В оконной раме быстро мчатся полосы земли и неба. Приятная скука ожидания. Все стушевалось и в вечернем свете румяно выступили новые впечатления приезда.