Елена Гуро - Шарманка

Станция. Вышли из вагона. После дребезга и шума железной дороги охватило сразу кристально-чистой тишиной. Все остановилось в прозрачном онемевшем воздухе, грезили прозрачные вершины за крышами. Мы стояли и невольно слушали молчанье. Старшие хлопотали с багажем. Потом мы шли, спотыкаясь. Земля под ногами была невыразимо приятная после вагона и непослушная она колебалась, толкала, проваливалась.

Пахло апрельским вечером, согретым деревом, землей и теплом косых огнистых лучей. Пахло приездом и счастьем. Было так хорошо, что в первый раз даже играть и выдумывать не хотелось. Жизнь была лучше игры: все теперь было такое чудесное, особенное. Пробираясь по подсыхающим бугоркам, торопливо думалось: «Как странно, а раньше, чем веселее, тем больше присочинять хотелось».

В воспоминаниях отошли, побледнели и куда-то нырнули: город, игрушки, надоевшие обои детской. И, пока шли через дороги, через станционный двор, становилось сразу как-то необычайно.

В нетерпении, желая чем нибудь запечатлеть радость, что-то взять от мгновенья, побежала к краю дороги и сорвала яркую, зеленую, пушистую травку.

За мостом стояли лошади, гнедая и рыжая. Золотились на солнце; гнедая опустила к ноге голову с ярко-лиловой гривой, и была сине-фиолетовая тень отражений неба.

В воздухе было добродушно и вечерне. Пахнуло лошадиным резким, теплым запахом, дегтем телеги и ново зазвучал мягкий говорок на тихом воздухе. – Поднимай, мет сюды, сюды лучше ставь. Да подвинь гораже.

– «Ну, а мне думатца таперича повернуть!» На заходящем солнце горели ярко очерченные оранжевым лица. Говорок замирал так же, догорающим теплом. Укладывали вещи. «Ну, с Богом!» – Тронулись. Чухонская телега завизжала железом и захлябала по ухабам апрельской дороги. Повернулись и отплыли назад избы станции.

Открылась безграничная земля, млеющая в вечернем, возрождающем упоеньи. И началось необычайное, о чем только лучи предсказывали.

От последних греющих солнечных полос возникало настроение совершающегося громадного весеннего чуда. Было в молодом воздухе присутствие детского вдохновения.

Что это так свежеет, воздух обнимает вокруг, и в душе что-то открылось безумно широкое. Пахнет корою и озоном и невыносимо, трогательно горячо пахнет согретой елью. «Прежде так не бывало мама!» Мы прежде не выезжали так рано из города, это ранняя весна. – Ай, что так пахнет и сырым, и теплым, едва мы поехали шагом? «Это земля из под снега!» – Мама, что это такое светло-лиловенькое по овражку!»

– Это же цветы. – Мама, а деревья еще без листьев? – И травы нет?

– Да, это самые, самые первые весенние, они цветут, едва обогреет землю; здесь их пригрело на припеке.

Она весело говорит и тени тянутся по червонному косогору.

– «Мама, посмотри, там под темными елочками белеется пятно, точно большой платок!»

– «Это еще снег остался, обтаявший!» И тут охватывает непонятная, напряженная радость, Невозможно сидеть смирно в экипаже. Это, ведь остался последний снег от зимы! Мы ее победили холодную, заставлявшую скучать в городских комнатах. «Это последний снежок!» Такая близкая, близкая, настоящая мама!

У дороги чернел мокрый торф, светлела прошлогодняя трава, рыжел и зеленел мох. Незаметно ускользнул последний язык косого луча, и серость, призрачная, ясная объяла все. Сумерки пахнут цветами, прохладой, небом и ночной землей: – она дышит сырым теплом и обуревает нарастающая тревога безумного весеннего восторга. И нарастающий восторг вокруг в апрельском вдохновенном воздухе, он обнимает округлыми волнами землю. Дорога развертывается и манит к будущему неизвестному.

Хочется торопиться, бежать, прыгать, и от бодрости хвоистой, оттаявшей земли хочется быть великим. Интересно, чтоб так и ехали будущие великие люди, предназначенные судьбой для великого творчества. Эти великие люди – мы с сестрой. Но даром на душе так совсем особенно.

Была апрельская распутица, на дороге ямы с протаявшим рыжим песком. Колеса скользили и скатывались, телега совсем накренилась, дух захватывало, но это были настоящие приключения. Останавливались. Вылезали. Близко, близко свежела земля. Пахло черноземом, лошадьми. Лиловая звездочка цвела в темных прошлогодних листьях. Из лесной опушки веяло сырью. Опять ехали. Опять толкало в телеге. И закачало в легком, грозном утомлении, потому что ехали долго-долго.

Пошла мызная дорога. Темнее, лесистей. Таинственный поворот нырнул в старый ельник, канавы чуть блестели в голубой тьме. Еще повернули мимо чуть шевелившихся елок. Раздалось: – «Ну, слава Богу, приехали». Выехали в просвет. Впереди темнело громадное, как корабль, чудовище-строение. На прозрачности еловых вершин чернели смелые очертания крыш – это наш дом. Что-то страстно, больно захватило от восторга грудь. Лай собак гулко долетал откуда-то; Ехали через необъятный двор; посреди росли гигантские ели, сквозь них мелькали строения.

Подъезжали. Из подъезда струился желтоватый отблеск в еще светлый голубой вечер. Перед домом стружки; мерещились в сумерках кирпичи. Пахло повой стройкой, терпкой газовой смолой в весеннем вечернем воздухе.

Сверху лестницы бежали две деревенские девушки и радостные восклицания неслись к нам.

Как хорошо. Тут радуются нашему приезду, значит, тут живут все родные, милые люди. Все поглощено восторгом приезда.

В громадной столовой ярко освещенный белый стол. Жена немца управляющего романтически убрала его цветами. Эти веночки были весенние и приездные. Под горячим оранжевым цветом лампы на столе ярко блестел белый с синим фаянс в венках из лиловых анемонов. Пахло новым досчатым полом, а в окно махали черно-зеленые ветви и синели апрельские сумерки.

Старшие за столом говорили, опьяненные смелостью начинаний: «Доставка газовой смолы на мызу, – кирпичный завод…» И новизна, и подъем от новых свежих, несношенных обиходом слов и названий – грубовато-твердых, передавалась нам. А в окна – кивали ели. Веяло смелым пионерством. В дикий, темный лес пришли люди, смело срубили дом из широких еловых бревен, новый, на свежем месте, где еще не было глухих, злых пережитков, мусорных углов, накопившихся от засиженной затхлой жизни. Мы еще блаженно не знали тогда, что у взрослых все гораздо обыденнее, и они совсем не чувствуют того, что дети. На самом деле тут был просто подъем и восторг приобретений, но уже рядом и опасливые расчеты о выгоде. Но небывалые разговоры, слова, произнесенные приподнятым тоном, уносили пас все дальше во вновь открытую страну.

После чая побежали с балкона в прохладный, синий сумрак, населенный призраками деревьев и под глухой тьмой леса, у камней стали собирать светлеющие чуть-чуть звездочками благоуханные призраки цветов. Действительность совсем стала похожа на сон.