Александр Беленсон - Джиадэ. Роман ни о чем

Поглощенная образом любящей Джульетты, Наина меньше, чем может быть было нужно, интересовалась образом любящего Ромео. Впрочем, партнером ее в этой роли по-прежнему выступал тот же Гарри, из-за болезни которого однажды был отменен спектакль.

В то самое время, когда вдали Тамара умирала от любви к Генриху, случилось, что, умирая в объятиях Ромео, Наина почувствовала, как судорожно, по-новому обхватили ее стан привычные руки Ромео, безукоризненно сыгравшегося с ней, как судорожно и жадно губы его коснулись ее сомкнутых уст.

Она удивилась и даже испугалась, но смысл происшедшего открылся ей лишь тогда, когда занавес опустился под гром аплодисментов, на которые, однако, не вышли ни Джульетта, ни Ромео. Он был мертв.

Именно в этот вечер состоялось вторичное свидание Наины с ее таинственным покровителем и поклонником. Его первого заметила она в толпе заволновавшихся и засуетившихся людей.

Он подошел и, корректно расцеловав похолодевшие пальцы актрисы, сказал ей:

– Желающий хорошо сыграть роль Ромео должен быть готов сыграть ее до конца. Печальный случай этот пусть послужит лишним предостережением драматургам не относиться легкомысленно к своей работе: автору следовало бы серьезно обсудить вопрос прежде, чем он решится сделать ремарку: «Умирает».

Но если прав был Ницше, утверждая, что очарованность есть предпосылка всякого драматического искусства, то, соблазняя этого несчастного чарами, которыми так щедро снабдило вас небо, вы поистине делали лишь то, для чего рождены, и вполне последовательно служили своему ремеслу.

Если вы уже несколько успокоились, дорогая Наина, и способны ко вниманию, то мне предстоит сообщить вам приятную новость: Генрих, о котором вы мечтаете вот уже несколько лет, как об идеальном Ромео, но который для роли этой все же не годится, так как он не актер, – жив и здоров.

Недавно еще его видел в Египте один из моих друзей, английский капитан, только что прибывший из продолжительного плавания.

Дела его как будто бы в полнейшем порядке, настолько, что даже он собирается, как говорят, вскоре жениться. Но я лично, хорошо зная, как мало ваш Ромео привык посвящать посторонних в свои интимного свойства обстоятельства, не склонен слишком доверять подобным слухам, которые нередко оказываются вздорными и являются результатом какой-нибудь случайной интрижки, досужими сплетниками раздутой в целый роман.

Кончив говорить, он достал из кармана своего широкого клетчатого пальто изящный платиновый портсигар и с развязным «разрешите» закурил плоскую египетскую папироску, пуская благовоннейший дым фантастическими кольцами.

Наина молчала. Она стояла перед ним вытянувшись, слегка опираясь о спинку кресла, в своем сером шелковом платье, закрытом и узком. На ней не было парика. Золотистые волосы, сзади распущенные, были спереди тщательно собраны кольцами, увенчанными жемчужной диадемой.

Стройная, прямая, легкая Наина казалась шестнадцатилетней девочкой. Холодные серые глаза ее приобрели оттенок нежный и дымчатый. Золотистая головка нисколько не склонялась под тяжестью убора из жемчугов.

Она молчала и смотрела куда-то посторонним, отсутствующим взором, в котором, кроме любви и надежды, ничего не смог бы прочесть сам Дьявол.

(Конец романа ни о чем)

Ленинград. Апрель 1921 г.

Вскоре после окончания неудавшейся, благодаря настойчивости английских банкиров в их наглых требованиях, Лондонской конференции советская пресса опубликовала официальное извещение Наркоминдела с приложением следующего письма:

«Дорогой Раковский, Вы не поверите, как сильно я огорчен, что все так неприятно получилось. Меня утешает лишь мысль, что Вы смогли наконец убедиться в нашем гостеприимстве и стремлении уладить существующие между двумя величайшими в мире нациями недоразумения. Что касается кредитов, открытия которых Вы ждете с таким понятным в положении Вашего уважаемого правительства нетерпением, то – слава нашему королю, хорошим парламентским традициям и английскому Господу Богу, – Сити, как Вы знаете, достаточно прочно устроено на земле, никуда убежать оно не может, а стало быть, никуда не убегут и кредиты.

Потерпите; я как раз заканчиваю составление для Рамзэя проекта созыва новой конференции на луне, с которой, по-видимому, в близком будущем завязаны будут регулярные деловые сношения и против которой, как территории для нашей товарищеской встречи, Вы, надеюсь, не будете возражать хотя бы ради того, чтобы не дать этому проказнику Раймонду повода сострить, что когда Вы занимаетесь строительством, то делаете это, витая на луне, а когда просите денег, нужных Вам для того чтобы строить, то предпочитаете оставаться на земной поверхности. Впрочем, принимая во внимание совершенно частный характер настоящего письма, не скрою от Вас, что я уже намекал Рамзэю в беседе с ним на возможность лунной конференции и, кажется, он отнесся не очень отрицательно, так как сказал мне: “Вы, Понсонби, неисправимый дурак и оптимист. Я лучше Вас изучил все обезьяньи штучки этих большевиков. Если они попадут на луну, то, конечно, сразу же забудут о кредитах, которых мы ведь вовсе не дадим им, а используют положение для целей агитации против нас же. Поймите же, наивный Вы человек, что сверху им еще легче будет буквально наводнить Индию своими прокламациями, этими гнусными листками с красным по белому”.

Но я рассчитываю главным образом на свой вышеупомянутый доклад, центральное соображение коего в пользу выгод от встречи на луне – это то, что по крайней мере даже в случае провала и новой лунной конференции неудачу переговоров всегда можно будет объяснить какими-либо еще неизученными воздействиями и влияниями межпланетных сфер, не углубляя таким образом существа наших расхождений; а также надеюсь, что со свойственным Вам джентльменством Вы настоящее письмо сочтете строго конфиденциальным и безусловно не подлежащим оглашению в печати, что даст мне возможность добиться в конце концов нужных результатов.

Примите выражение сочувствия и привета от искренне преданного Вам

Понсонби ».

Номер газеты с этим письмом лежал на столике, за которым у себя в кабинете работал писатель Арский, но оставался непрочитанным. И это по той причине, что во-первых, Арский был занят сочинительством поэмы, находясь в состоянии вдохновения, а во-вторых, он вообще не читал газет и они ежедневно подавались ему на стол больше для заведенного раз навсегда порядка, нежели для ознакомления, хотя бы и беглого, с их скучноватым и достаточно вульгарным по форме содержанием.