Даниил Хармс - Неизданный Хармс

Дорогая Клавдия Васильевна, только что получил от Вас письмо, где Вы пишите, что вот уже три недели как не получали от меня писем. Действительно все три недели я был в таком странном состоянии, что не мог написать Вам. Я устыжен, что Вы первая напомнили мне об этом.

Ваша подруга так трогательно зашла ко мне и передала мне петуха. «Это от Клавдии Васильевны», – сказала она. Я долго радовался глядя на эту птицу.

Потом я видел Александра Осиповича Маргулиса. Он написал длинную поэму и посвятил ее Вам. Он изобрел ещё особые игральные спички, в которые выигрывает тот, кто первый сложит из них слова: «Клавдия Васильевна». Мы играли с ним в эту занимательную игру и он кое что проиграл мне.

В ТЮЗе приятная новость: расширили сцену и прямо на ней устроили раздевалку, где публика снимает свое верхнее платье. Это очень оживило спектакли.

Брянцев написал новую пиесу «Вурдалак».

Вчера был у Антона Антоновича: весь вечер говорили о Вас. Вера Михайловна собирается повторить свои пульяжи. Как Вам это нравится?

Ваш митрополит осаждает меня с самого утра. Когда ему говорят, что меня нет дома, он прячется в лифт и от туда караулит меня.

У Шварцев бываю довольно часто. Прихожу туда под разными предлогами, но на самом деле только для того, что бы взглянуть на Вас. Екатерина Ивановна заметила это и сказала Евгению Львовичу. Теперь мое посещение Шварца, называется «пугачевщина».

Дорогая Клавдия Васильевна, я часто вижу Вас во сне. Вы бегаете по комнате с серебряным колокольчиком в руках и все спрашиваете: «Где деньги? Где деньги?» А я курю трубку и отвечаю Вам: «В сундуке. В сундуке».

Даниил Хармс.

<���Ленинград>. 22 декабря 1930 r.

Дорогая Эстер, посылаю тебе вещь «Гвидон». Не ищи в ней частных смыслов и намеков. Там ничего этого нет. Но каждый может понимать вещь по свойму. Это право читателя. Посылаю тебе эту вещь, потому что я тебе ее посвятил. Мне бы хотелось, что бы она была у тебя. Если ты не пожелаешь ее принять, то верни обратно.

Даниил Хормс

22 декабря 1930

<���Ленинград>. Б. д.

Борис Федорович, дорогой, что же Вы спрятались? Я искал Вас и под диваном, и в шкафу, но нигде не нашел. Очень жаль.

Д. Х.

<���Ленинград>. 9 сентября 1940 г.

Дорогой Николай Иванович, уже дольше положенного периода не видел Вас. Обращаюсь к Вам с просьбой: пишите, пожалуйста, не письма и не статьи о Хлебникове, а свои собственные сочинения. Я боюсь, что Вы живете среди свиней, перед которыми даже стыдно писать. Бога ради не считайтесь с ними. Если Ваши сочинения похвалят они, это будет значить, что Вы провалились. Я знаю, что Вам мешает писать Ваше постоянное отношение к литературе. Это очень досадно. Вовсе Вы не литературовед и не издатель Хлебникова. Вы главным образом Харджиев. И я уверен, что Ваше спасение в количестве. Поверьте, что, в данном случае, я пророк: если Вы, в течение года, напишете 28 вещей (любой величины), Вы выполните Вашу миссию. Есть коллекционеры книг, это библиофилы; есть коллекционеры денег, это богачи; и есть коллекционеры своих собственных произведений, это графоманы и гении. Станьте коллекционером Ваших собственных произведений. Помните, что Вы сделаны из гениального теста, а таких вокруг Вас нет. Если начнете писать, то до одиннадцатой вещи не читайте ничего никому.

К этому могу еще прибавить, что очень хочу повидать Вас, дорогой мой Николай Иванович.

Привет Вам от Марины Владимировны.

Ваш Хаармс

<���понедельник> 9 <���сентября> 1940 года, СПб.

<���Ленинград>. 18 декабря 1940 г.

Дорогой Николай Иванович, предполагаю, что сегодня [6]Ваши имянины и потому поздравляю Вас.

Даниил Хармс

<���Среда>, 18 <���декабря> 40.

<���Ленинград. Сентябрь-октябрь 1936 г.>

Дорогой тов. Цыпин.

Получил Ваше письмо. Я согласен на Ваше предложение и в ближайшие дни вышлю текст.

Но должен сказать, что Ваши условия мне не ясны. Разрешите пояснить, в чём неясность. Оболенская прислала мне такую телеграмму: «1000 руб. до 100 строк». А что если строк скажем 175?

Вы пишете 1000 руб. за 100–120 строк. И в виде исключения предлагаете заплатить мне 1500 руб. За 120 строк или за всю книжку?

Я еще не закончил VII главы и не знаю точное количество строк. Но думаю их будет 250, а может быть больше. Из телеграммы Оболенской я понял, что в среднем за строку надо считать 10 руб.

Одним словом я до сих пор не понимаю Ваших условий, но соглашаюсь, ибо получить из Москвы много денег приятнее, чем если получить мало денег, но и мало денег получить приятнее, чем совсем ничего.

Остаюсь Ваш

Даниил Хармс.

<���С.-Петербург>. 25 сентября 1810 г.

Милый Папа! Крепко тебя целую и благодарю за карточку

Даня.

<���С.-Петербург. Март 1811 г.>.

милый папочка как твое здоровье я сам пишу очень много писать не могу я устал

ДАНЯ

<���пос. Тарховка С.-Петербургской губ.>. 28 июня 1812 г.

милый папа. я учусь читать

<���пос. Тарховка С.-Петербургской губ.?>. 13 июля 1912 г.

милый папа,

я сперва складываю слова на кубиках, а потом пишу их тебе; я катаюсь верхом на мушке, целую тебя.

твой даня

<���пос. Тарховка С.-Петербургской губ.>. 7 июня 1914 г.

Дорогой папа! У нас хорошо на даче, мы все здоровы, бегаем, играем, катаемся на осле, нам очень весело. утром я учусь с Машей. Оля кланяется тебе, она живет у нас второй месяц. Бабушка кланяется тебе. Настя благодарит тебя за кофту. Все мы тебя целуем. Приезжай к нам скорей.

Твой Даня.

7 июня 1914 г.

<���Петроград>. 6 февраля 1917 г.

Милый Папа.

Я узнал что ты болен и попрасил Маму чтобы она тебе послала коробку конфет, от кашля и другия лекарства. Ты их принимай как закашлишь. Дети здоровы. Я и Лиза были больны но типерь тоже здоровы. У меня маленький кашель. Маматоже ничего.

Даня.

года. или 19 6/II 17 года.

пишу I год так. Я тебе уже показывал.

Будь здоров

Неизвестному

<���Ленинград. 1933–1934 г.>

Дорогой Доктор, я был очень, очень рад, получив Ваше письмо. Те несколько бесед, очень отрывочных и потому неверных, которые были у нас с Вами, я помню очень хорошо и это единственное приятное воспоминание из Курска. Что хотите, дорогой Доктор, но Вам необходимо выбраться из этого огорода. Помните, в Библии, Бог щадит целый город из за одного праведника. И благодаря Вам, я не могу насладиться поношением Курска. Я до сих пор называю Вас «Доктор», но в этом уже нет ничего медицинского: это скорее в смысле «Доктор Фауст». В Вас ещё много осталось хорошего германского, не немецкого (немец – перец колбаса и т. д.), а настоящего германского Geist'a, похожего на орган. Русский дух поет на клиросе хором, или гнусавый дьячок – русский дух. Это, всегда, или Божественно, или смешно. А германский Geist – орган. Вы можите сказать о природе: «Я люблю природу. Вот этот кедр, он так красив. Под этим деревом может стоять рыцарь, а по этой горе может гулять монах». Такие ощущения закрыты для меня. Для меня что стол, что шкап, что дом, что луг, что роща, что бабочка, что кузнечик, – всё едино.