Михаил Кузмин - Тихий страж. Бабушкина шкатулка

– Нет, все-таки этот Трынкин дал еще божескую цену и не все обобрал. Если расставить мебель пошире, будет почто не заметно, что вещей мало.

– Ну, конечно, мама! Видишь, как хорошо! А ты еще стеснялась и волновалась.

На следующее утро Савелий Ильич явился уже без приглашения. К его обычному виду непроницаемого весельчака теперь примешивалась еще какая-то таинственность, повидимому, впрочем, не обещающая ничего дурного. Не поспев войти в комнату, он заговорил так, будто говорить начал еще не доходя до улицы, где жили Вятские.

– Вот пришел доплатить, пришел доплатить! Долг, так сказать, чести! Только одно, извините, что без вашего разрешения позволил себе оставить вещицу у себя. Но будьте уверены, что это самая точная цена. Справьтесь у кого угодно. Ведь я очень просто мог бы скрыть, утаить, но это не в моих правилах, мне это противно, тем более, что я – любитель, искреннейший любитель…

Говоря это, он вынул из бумажника три сторублевки и махал ими по воздуху, как фокусник.

Прасковья Ивановна смотрела то на дочь, то на Трынкина, будто думая, не сошел ли тот с ума, наконец, спросила:

– Что это за деньги, которыми вы так усердно машете, г. Трынкин? Вы ведь нам все уплатили за свою вчерашнюю покупку, так о каком же долге чести вы толкуете?

– Так я и знал, так я и знал! Конечно, покупающий какое-либо вместилище, вместе с тем покупает и все, что в этом вместилище находится, – но я не таков, и не желаю пользоваться законами явно несправедливыми. Потому и долг чести.

Прасковья Ивановна снова взглянула на Лизаньку и, будто что поняв, сразу ступила к мебельщику и молвила каким-то сорвавшимся голосом:

– Вы эти деньги (пожалуйста, перестаньте ими так махать: это меня раздражает), нашли в старом комоде?!

Трынкин залился смехом.

– Вот именно, вот именно! Три сотенные, каждая 1906 года!

Не заметив несообразности таких слов, Прасковья Ивановна долго молчала, потом вдруг подошла еще ближе к мебельщику и произнесла таким низким и грудным голосом, какого никогда не слыхала от нее Елизавета Евграфовна.

– Г-н Трынкин, вы – благородный человек. Я благодарю вас от души.

И она пожала Савелию Ильичу руку, отчего последний еще более захохотал и завертелся по комнате, не выпуская из пальцев бумажек. Вятская была так изумлена таким впечатлением от ее благодарности, что воскликнула с искренним негодованием:

– Не знаю, что нашли вы смешного в моих словах? Конечно, вы высказали благородство души, найдя в комоде деньги, и не утаив их, а возвратив владельцу. Тут ничего смешного нет.

Трынкин перестал хохотать и сказал просто и печально:

– Никаких денег, тем более кредиток 1906 года в комоде вашей прабабушки не было, но там была заключена гораздо более ценная вещь.

– Объясните!

– Вот, видите ли, ваш почтенный комод рассыпался, стукнувшись на каком-то повороте об острый угол дивана. Сначала я очень рассердился и огорчился, но, когда среди щепок и обломков мы нашли миниатюру Боровиковского (вы понимаете, что это значит?) я перестал сожалеть о комоде… хотя, конечно, если б он и не развалился, я бы сумел найти миниатюру (у меня есть нюх на такие вещи!)… Я подумал и, вероятно, не ошибся, что вы не откажетесь ее продать, и принес вам ее цену. Смею вас уверить, что это – настоящая цена и больше вам едва ли кто даст.

– А что изображает эта миниатюра? – вдруг спросила Лизанька.

– Портрет молодой женщины в желтом тюрбане. Вероятно, ваша родственница.

Прасковья Ивановна с опасением посмотрела на дочь и поторопилась еще раз поблагодарить Трынкина и спрятать деньги.

Уже лежа обе в постелях при свете одной лампадки, Вятские все мечтали, что сне сделают на те триста рублей, которые свалились к ним прямо с неба и покупательная способность которых казалась им неистощимой.

– Вот теперь мы и с дровами и с квартирой! – говорила из своего угла Прасковья Ивановна.

– Можно будет в Павловск съездить! – отвечала со своей кровати Лизанька.

– Новые башмаки тебе обязательно куплю. И потом, вчера я проходила мимо Аравина, такой чудный сатин там выставлен. Нужно будет тебе, Лизанька, на платье взять.

– Спасибо, мама! А я… пойду к этому Трынкину и посмотрю, какой на портрете тюрбан, себе такой же заведу…

– Как же, дружок, ты будешь ходить в тюрбане? Это неудобно. Тогда была мода такая, может быть, а теперь все на тебя будут пальцами показывать.

– Я, мама, буду дома носить его…

– Ах, дома, – это другое дело! – ответила уже засыпающим голосом Прасковья Ивановна.

Через день Елизавета Евграфовна объявила, что все – вздор, что можно обойтись, как они и раньше рассчитывали, с одними шестьюдесятью рублями, а триста нужно вернуть Трынкину и отобрать у него миниатюру, которая, вероятно, принесет им счастье и продавать которую, действительно, неудобно и даже как бы позорно до известной степени.

Прасковья Ивановна, привыкшая уже к мысли, что она обладает тремястами рублей, плохо разумела доводы дочери, под конец только сообразив, что, если Трынкин ее берет ни слова не говоря за триста, значит она, самое дешевое, стоит рублей пятьсот.

Она согласилась на уговоры дочери, но не очень радостно и даже, когда та принесла миниатюру своей бабушки, то Прасковья Ивановна почти не взглянула на воздушные краски, изображавшие женщину лет двадцати пяти с высоким лбом, слетка прикрытым волосами, на которых покоился, действительно, оранжевый тюрбан, сильно оттеняя их смоляной отлив.

Так и решили обойтись шестьюдесятью рублями, а бабушку в желтом тюрбане повесить на стену. Но пролежав больше полвека в темном потайном ящике комода, дама Боровиковского совершенно неожиданно оказалась очень беспокойной особой, даже успела завести роман из своей крепкой деревянной рамки.

Вскоре после водворения бабушки из лавки Савелия Ильича Трынкина, недра семейства Вятских посетил очень странный визитер. На визитной карточке он именовался Петром Семеновичем Кибиревым, сам же оказался высоким молодым человеком с маленькими баками, вострым носом и поминутно сваливающимся пенснэ. Встретила его Прасковья Ивановна сначала томно, поджимая губы: «чем могу служить?», как вдруг молодой человек совершенно нелепо воскликнул:

– Она у вас!

Прасковья Ивановна поглядела направо, налево, но промолчала. Гость повторил с ударением:

– Конечно, она у вас! Где же ей больше и быть?

– Простите, сударь, я все не могу взять в толк, о чем вы говорите. Туда ли вы попали?

Но молодой человек поправил пенснэ и сказал более спокойно, даже с сожалением улыбаясь на непонятливость своей собеседницы:

– Я говорю о миниатюре Боровиковского, что некоторое время находилась в магазине Савелия Ильича, о даме в желтом тюрбане.