Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

– Но, милый, ведь мы же любим друг друга, неправда ли! так как же без переписки? это очень обидно.

– Я не говорю, что я совсем не буду писать, но не так часто, как вы бы, может быть, хотели и как нужно было бы.

– Милый, я буду так ждать вестей от моего героя, от моего рыцаря! Мыслями и всегда буду лететь туда… под шрапнель, под град пуль… Может быть, тебя определят авиатором и вот мой возлюбленный, как вольный орел, будет рассекать тучи!

– Господи, – подумал Кирилл, – не успел я упомянуть о письме, как уж она, Бог знает, что заговорила! а что же будет, если я, действительно, пойду на войну и буду ей писать!? Он так подумал, но вслух сказал только:

– Чтобы быть авиатором, нужно учиться, и не мало.

– Разве? а почему, если бы пришел такой случай, например, бросить бомбу в неприятельский лагерь, я бы безо всякого ученья села бы и поехала. Тут подъем духа важен.

– Не только…

– Ну да, я знаю, ты такой противный! позируешь на простоту и равнодушие, вроде Лизы. Это у вас семейное. А в глубине души ты не можешь быть таким, ты только скрытен, правда.

– Нет, по-моему, я такой и на самом деле, как говорю, я не притворяюсь.

– Зачем же ты тогда идешь в добровольцы?

– Во всяком случае, не для того, чтобы искать там каких-то особенных сенсаций. Я молод, здоров, свободен, у нас война и я – русский, как же мне не идти? Я могу быть полезен в общей массе – и я иду.

Фофочка в темноте вздохнула и, помолчав, начала уже на другую тему:

– Как странно! вот мы любим друг друга, вы не сегодня, завтра уезжаете, а мы разговариваем совсем не как влюбленные.

– Отчего же? мы разговариваем, как придется. По-моему, чем люди больше любят, тем они ближе один к другому, следовательно, меньше стесняются, более откровенны и беседы их более разнообразны.

Девушка рассмеялась.

– Ну, уж знаете, это рассуждение никуда не годится. Это всё равно, как люди после свадьбы должны ходить в капотах и халате. Это – не дело, да я совсем не о том и говорила. Люди влюбленные – чутки один к другому, понимают с полуслова, их сердца бьются в унисон, мысли и чувства точно соответствуют, а у нас всё как-то врозь.

– Я не знаю, по моему это зависит не от любви, и тем менее от влюбленности…

Фофочка одной рукой обняла шею Кирилла, другою положила его руку к своему левому боку и тихо спросила:

– Слышите, как бьется мое сердце?

– Слышу!

– Для вас, Кирилл, для вас!

– Я вам очень благодарен, Феофания Ларионовна.

– А ваше сердце бьется ровно и мужественно!

– Да. У меня здоровое сердце. Я вообще очень здоровый и сильный, хотя и не произвожу такого впечатления.

«Кирилл!» раздался с балкона голос Клавдии, «ужинать пора!»

– Вас зовут; идите один, милый, я потом пройду черным ходом в свою комнату и скажу, что спала. А всё-таки… всё-таки чего-то в вас не хватает…

– Чего же?

Но Фофочка не поспела ответить, потому что еще раз раздался голос Рошковой, так что влюбленная девушка только мельком поцеловала своего героя и даже слегка толкнула его в плечо по направлению к дому, как бы показывая этим, что срок всяким объяснениям давно истек.

За последнее время Феофания Ларионовна по утрам была в заметно дурном расположении духа. Даже от Калерии Семеновны, несмотря на некоторую её апатичность, это не утаилось и она раз спросила со всею простотою:

– Отчего ты, Фофочка, такая злая по утрам?

– Я не злая. Меня беспокоят политические новости.

– Так ведь, кажется, у нас всё идет очень хорошо.

– Да, это так кажется, а ты послушай, что говорят.

– Охота слушать всякие пустые разговоры!

– Может быть, и не пустые.

– Или ты недовольна, что Кирилл уезжает: ты, кажется, завела с ним какие-то шуры-муры…

– Удивительно, Калерия, как ты пошло выражаешься!

– Ну, флирт, если тебе это слово больше нравится.

– Наоборот, я потому и полюбила его, что он уезжает.

– В чём же дело? и почему ты недовольна особенно по утрам?

– Я уж тебе говорила, что меня тревожат новости, а потом…

И Фофочка замялась.

– Что потом?

– Я терпеть не могу черного кофе…

– Какого черного кофе?

– Ну, кофе без сливок…

– Я тебя не понимаю.

– Да, потому что ты встаешь Бог знает когда и ничего не замечаешь. Вот уже неделю, как я решила по утрам не пить кофе со сливками и это меня нервит.

– Зачем же ты это делаешь?

– Ну, как же иначе? Должна же я себя проявлять! Там каждую минуту гибнут братья, в окопах, болотах… а я буду сидеть на балконе и пить кофе со сливками! какая гадость!

Калерия слегка улыбнулась.

– Но послушай. Если бы ты откладывала стоимость сливок на нужды войны, другое дело. Или хотя бы и лишала себя, но не злилась – я понимаю. А так, поверь, лучше что угодно пить, хоть шоколад с пирожным по утрам, только не злиться. С веселым и радостным духом делать это, потому что иначе твои лишения никому не нужны…

– Ну хорошо, хорошо!.. можно и без наставлений, особенно, таких плоских…

Фофочка всё еще не успокоилась от утреннего кофе, когда вместе с Калерией вошла в гостиную, где старик Рошков сидел с газетой, Клавдия Павловна вязала, а Кирилл и пан Скоблевский расставляли флажки на большой карте. Поздоровавшись, Феофания Ларионовна посмотрела с минуту на флажки, потом вымолвила.

– Может быть, это всё неверно.

– Что неверно? – отозвался Скоблевский, не отрываясь от занятия.

– Ваши флажки.

– Ну, как это неверно, когда есть официальные сообщения!

– А вы бы послушали, что говорят!

Старик Рошков отложил газету и, сдвинув на лоб очки, произнес сдержанно:

– Знаете, барышня, сколько было приказов, чтобы не верили всяким слухам и не распускали их. Приказ приказом, а у себя в доме я не хочу и не допускаю подобных разговоров.

– Что вы на меня кричите! я вам не крепостная. И лучше меня не удерживайте! вы совершенно лишены психологии.

– Это к делу не относится и совсем я на вас не кричу, это ваша фантазия, а я давно хотел вам сказать то, что сказал. Ваше поведение недопустимо в русском доме.

– Что же, по вашему, русские дома лишены энтузиазма? Возьмите хоть Кискиных: там всё горит, чуть не до драки, с пеной у рта обсуждают и Италию, и Англию, и Японию. Саксонский сервиз разбили, портреты Гете и Шопенгауера убрали – вот это я понимаю. А вы, как копчушки в жестянке – апатичны, систематичны, сонны, будто сами – немцы.

– Что вы сказали?

– Будто сами – немцы! – с азартом повторила Фофочка.

– Молчать! сами то вы – немецкая шпионка!

– Кирилл! – крикнула Фофочка и пошатнулась.

– Мы – немцы! Боже мой! оттого что я не треплю языком без толку, я – немец!

– Семен!.. – пыталась успокоить Клавдия Павловна мужа, который в необычайном волнении стал ходить по комнате.

– Я – немец! Я сына, Андрюшу, послал на бой, мой родственник идет туда же, я половину своего состояния пожертвовал на лазарет, я скорблю, молюсь, радуюсь, но я верю в Бога и Россию, я верю словам Великого Князя, я не выставляюсь на показ – и потому я – немец! Я не малодушен и не страдаю истерией – и потому я – немец! Я не делаю из священных вещей эффектной болтовни, и потому я – немец!