Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Зинаида Петровна обняла сестру и гладила ее по волосам, изредка целуя в закрытые глаза. Марья Михайловна одобрительно кивала головой в такт Зининых слов, и грудь Елены Петровны все спокойнее и спокойнее подымалась. Наконец, она подняла глаза, бросилась на шею сестры и заплакала, но теперь уже облегченно, как бы решившись на что-то. Зина нежно проговорила:

– Я напишу ему письмо за тебя и пошлем его сейчас же.

– Сейчас же?

– Да, конечно, чего же тянуть? Делать, так делать.

Елена Петровна вздохнула и еле слышно, но спокойно ответила:

– Хорошо, напиши. Только потом покажи мне, что ты напишешь.

– Конечно.

– Не нужно его обижать.

– Я не буду писать грубо. Я просто сообщу.

– Отчитать бы его хорошенько стоило! – проворчала Марья Михайловна, но не настаивала, увидя умоляющий взгляд Леночки.

Зинаида поднялась с полу, на который опустилась во время разговора с сестрой, и, проходя через переднюю, вдруг увидела дожидавшуюся Нису.

– Ах, я про тебя совсем и позабыла, девочка!

Старшей Кадниковой пришла какая-то мысль. Постояв с секунду, она спросила у маленькой мастерицы:

– Тебя в мастерской не хватятся, если ты еще не вернешься с полчаса?

– Не знаю. Нет, я думаю.

– Тогда подожди немного и, когда пойдешь домой, занеси письмо на Конюшенную, тебе это будет по дороге.

Зинаида Петровна ушла писать письмо, а Марья Михайловна рассуждала с оставшейся и уже успокоившейся Еленой Петровной, насколько удобнее иметь мужскую прислугу. Мамаша была против.

– Большая приятность: торчит в комнатах мужик, стучит ножищами, курит, водку пьет – фи!

– Зато удобнее для посылок. И потом, мама, приятно, по-моему. Хоть он и мужик, но все-таки мужчина, и ты имеешь право всячески унижать его, кричать, бранить, заставлять делать самую грязную работу, показываться ему почти раздетой, – а он ничего не может ни сказать, ни сделать. Обижается, мучается, может быть, влюбится, а сделать, сказать ничего не смеет. По-моему – занятно.

Марья Михайловна удивленно посмотрела на Леночку.

– Мне это в голову не приходило! Потом поцеловала дочь, пробормотав:

– В некоторых случаях ты вовсе не так глупа, дружок!

Письмо было готово, и Ниса сейчас же прочитала на конверте: Леониду Григорьевичу Сурову.

Двери Нисе отворила высокая молодая женщина в папильотках и домашнем платье. Она сказала, что Леонида Григорьевича сейчас нет дома, приняла письмо, которое Ниса передала ей с колебанием, и, взглянув на картонку, воскликнула:

– Ты от m-me Смоляковой?

– Да, я у них в ученьи.

– Как же мадам поживает? Луша, Клаша?

– Благодарю вас. А вы их знаете?

– Господи, Боже мой, еще бы мне их не знать, когда я, почитай, четыре года у них работала. Вот как! Ну, в таком разе пойдем кофе пить, расскажешь мне все.

Ниса думала, что ее поведут в кухню, но молодая женщина пригласила ее в небольшую столовую, где на одном углу стола стоял кофейный прибор, початый торт, печенье, мед и колбаса в бумажке.

– Ну вот, будь гостьей. Как тебя зовут-то?

– Анисьей, Нисой.

– Чудно. А меня Настасьей Алексеевной. Соломина – мне фамилия.

У новой Нисиной знакомой было приятное лицо, несколько скуластое, с темными запухшими глазами и большим ртом. Щеки были густо нарумяненными и шея, видная из широкого ворота, довольно грязной. Девочка боялась и неспокойно сидела на кожаном стуле, думая, что, того и гляди, придет хозяин и прогонит их на кухню; но Настасья Алексеевна нажала звонок, в комнату вошла еще девушка, рябая и в переднике. Соломина говорила с ней, как барыня. Наконец, Ниса осторожно спросила:

– Это квартира г-на Сурова, Леонида Григорьевича?

– Его самого. А что? Да, ведь ты с письмом. Откуда письмо-то? Из мастерской счет, что-ли?

– Нет, от барышни Кадниковой.

– От барышни Кадниковой? Что за черт! Да и ты-то, дева, хороша! Самой из-под стола не видно, а уж любовные записки переносишь!

И Настасья живо схватила конверт, разорвала его и, вынув небольшой лист, стала читать его, держа далеко от глаз и немного вбок. Окончив, она засмеялась и, хлопнув Нису по затылку, весело проговорила:

– Молодцом, Ниса, такие записки хоть каждый день носи! Здорово отшили Леонида Григорьевича – и поделом, всегда скажу, что поделом! Вот теперь завертится. Только барышня бы на попятный не съехала, они народ слабый!

Настасья снова засмеялась и передернула плечиками. Она все больше и больше нравилась Нисе.

– Курить не хочешь? Ну, не надо – так не надо. Нам больше останется. Верно?

Хотя Нисе и весело было слушать Настасью, но ее многое смущало. Во-первых, зачем та прочитала письмо, адресованное не ей, во-вторых, на каком положении находится сама Соломина в квартире Сурова, в-третьих, не прогонят ли их из столовой. Но спросить она не смела, только на всякий случай отказалась от третьей чашки кофе. Настасья Алексеевна между тем после письма совсем повеселела и болтала с девочкой, как со взрослой, расспрашивая о мастерицах, их делах и романах. Повела показывать квартиру, состоявшую из четырех холостых комнат, убранных, как показалось Нисе, необыкновенно хорошо. Особенно ее поразил граммофон и клетка с серым попугаем.

– Вы здесь живете?

– Нет. Здесь Суров живет, я только в гости прихожу. Подразнив попугая, Соломина лениво продолжала:

– Надоел он мне только. Теперь, когда с невестой у него расстроилось, я его брошу, если он на мне не женится.

– А разве вы его не любите?

Настасья косо посмотрела и ответила, не спеша:

– Что еще за любовь. Поит, кормит, одевает, потешает, – вот и живу. Да и ленива я, мать, лень другого-то искать. А любовь!? Целоваться-то не всегда интересно, только губы трепать.

– Он молодой?

– Молодой.

– Хорошенький?

Настасья Алексеевна, захохотав, села на стул, так что тот затрещал. Попугай захлопал крыльями, закричал «дурак» и отчаянно принялся грызть проволоку.

– Ты меня уморишь, Ниса! Ну, когда же мужчина бывает хорошеньким? Ведь это срам слушать! Вот ты хорошенькая, я недурна, а мужчина… нет, я не могу! Какая ты чудачка! Да и зачем им красота? Разве их за красоту любят?

– А за что же?

– Мала ты, чтобы понимать. Главное для того, чтобы было над кем куражиться, вот для чего их к себе подпускают. Куражиться да обижать – вот и все. Есть, конечно, и бабы, которые лизаться любят, но суть не в том. Мужчина женщине первый враг, вот что я тебе скажу. Скрючить его следует и унизить, а там можно и приласкать, чтоб отдышался. А иногда так готова всем этим подлецам голову оторвать.

– А зачем вы письмо прочитали?

– Какое письмо?

– От барышни Кадниковой.

– Ах, это-то! Прочитала и прочитала. Вот и вся недолга. Что мне на него смотреть. Теперь я вот привыкла немного, а прежде смотришь, бывало, как он это воротничок застегивает, волосы щеткой приглаживает, подтяжки застегивает, – так вот взяла бы и треснула его, или сама убежала бы, куда глаза глядят. А с подругами ничего подобного. Одеваются и одеваются, ничего интересного, иногда пошутишь даже. А тут каждая его вещь – чужая, противная, поганая! Не думай, что я его не люблю там, а так, дух мужчинский нашей сестре не по носу, что бы там ни говорили, каких бы романсов ни разводили.