Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Словно опомнившись, Соломина стала торопить Нису домой, боясь, что ей попадет, и, взяв с нее слово, что та непременно придет к ней в гости. Нису, действительно, побранили, но всех так заинтересовали новости о барышнях Кадниковых и о Насте, что Нисина вина была почти не замечена.

Прошло месяцев пять. Нисе уже заплели коротенькую косичку, с мальчишками она больше не играла, даже не разговаривала. Доходили слухи, что Елена Петровна уехала за границу и собирается замуж за молодого человека из посольства. О Настасье Алексеевне никаких сведений не было, а Ниса все не могла собраться сходить еще раз к ней в гости. Наконец, в одно из воскресений, она отправилась к своей знакомой, которая ей так понравилась в первый визит. Но в том доме, который ей указала Соломина, ее не оказалось. Дворник сказал, что она переехала на Захарьевскую, и добавил:

– Теперь Настасья Алексеевна скоро генеральшей станет.

– Как так?

– Женится, слышь, на ней старик-то.

– Какой старик?

– Ну, генерал Пальчиков.

Нисе было стыдно спрашивать, – будто она знает дела своей знакомой хуже, чем дворник, и она небрежно заметила:

– Да, да. Мне что-то Настя говорила про Пальчикова. Он старик, кажется?

– Старый. Вдовец. Сын у него – большой мальчишка, лет девятнадцати. Настасье Алексеевне в случае чего не будет скучно.

И дворник двусмысленно улыбнулся.

Девочка строго на него взглянула и, поблагодарив за справку, пошла дальше.

Теперь, действительно, Соломина уже не приходила в гости, а жила на квартире у генерала, Мирона Павловича Пальчикова. Хозяина не было дома, а Настя сумерничала в гостиной с будущим своим пасынком. Дмитрию Мироновичу на вид было лет шестнадцать и лицом он был похож на девушку. Когда Ниса вошла в гостиную, молодой человек печально играл на рояле, а Настя лежала на диване под окном, в другом углу комнаты, и смотрела на весеннее небо. Девочке обрадовалась, как родной.

– Да, да, – говорила она, – вот скоро замуж, на Фоминой. Ничего живу, не скучаю, а скучно станет – вот мой утешник.

И она указала рукой на молодого человека. Утешник покраснел, встал, поклонился девочке и вышел.

– Застенчив! – проговорила Настя, покровительственно и любовно смотря ему вслед.

Ниса пристально посмотрела на хозяйку.

– Что смотришь?

– Так.

– Думаешь, что с пасынком спутаюсь. Так вот тебе крест, что нет. Да что, я дура, что ли? А я с ним просто дружна.

– Какая же дружба между мужчиной и женщиной?

– Это верно. Но вот я тебе скажу, что Дмитрий Миронович совсем не мужчина. Совсем. Я даже сама удивляюсь.

Девочка промолчала и перевела разговор.

– Да, вот замуж иду. Не все ли равно. Уж такой раб, такой раб, что лучше не надо. А что стар, так что же – меньше лезть будет.

Посмотрев на Нису, Настя вдруг сказала:

– А ты, Ниса, далеко пойдешь. Хорошенькая – раз, не глупа, бесчувственная и не будешь нюней. Ты хорошо воспитана.

Девочка вдруг заплакала.

– Что ты, что ты, мать? Или нет, поплачь. Ребячество скорей выйдет.

– Ничего, прошло! – сказала Ниса и взглянула такими сухими серыми глазами, что не только Настасье Алексеевне стало бы понятно, что воспитанье этой девочки хорошо начато – и приготовительный класс она уже прошла.

Святая церковь велит миловать сирот. В царствующем граде Византии было устроено огромное сиропиталище; частным лицам и общественным учреждениям вменялось в большую заслугу перед Вседержителем воспитывать и вскармливать детей, лишенных родителей. Если нельзя заменить ребенку материнской ласки, то всегда возможно обеспечить ему кров, хлеб и научение христианским правилам.

Хотя Виктор, сын Тимофея, и потерял родителей, ему не нужно было прибегать ни к частной, ни к государственной благотворительности, так как ему достались в наследство просторный дом, одна из первых библиотек, десятка три домашних рабов, славные конюшни и обширная усадьба на севере. Сестра его покойной матери, вдова Пульхерия, переселилась к нему в дом не в качестве опекунши, так как юноше шел уже девятнадцатый год, а только для того, чтобы хозяйство не оставалось без женского глаза. Она поместилась в верхнем жилье, рядом с домовой часовней, откуда вдали виден был залив и малоазиатский берег. В ее комнатах всегда был полумрак и раздавался шепот духовных бесед. Священники в мягких туфлях бесшумно скользили, останавливаясь у опущенных портьер, чтобы тихо проговорить молитву, слугами были скопцы и пожилые женщины, пахло вчерашним ладаном, и в окна вместо моря и лодок видны были написанные ветки, звери и птицы. Иногда приводились рослые, в козьих шкурах, отшельники, простодушные и грязные, как пастухи.

Виктор часто слушал их рассказы. Пульхерия, как подобало христианской матроне, не показывала своих редких полуседых волос, вплотную покрывая их повязкой, расшитой смиренными вдовьими аметистами и изумрудами, так как вдова по семейным традициям принадлежала к партии «зеленых». Лицо ее было неподвижно от толстого слоя белил, румян и сурьмы, желтоватые надутые пальцы не гнулись от множества перстней, складки, расправленные рабами, оставались как вырезанные, шея и пояс был увешаны крестами, ладонками, четками, образками, частицами мощей и амулетами: в одной руке она держала алый платок с золотыми кружевами, в другой веточку лаванды, которую время от времени подносила к набеленным ноздрям, чтобы отбить козий запах пустынника. Изредка поводила бровью, и тогда предстоящая девица веером сгоняла сонную муху с лица или руки госпожи. Рядом стоял домовый священник и вполголоса объяснял слова анахорета, который примешивал к греческим выражениям варварские, махал руками, вздыхал и запинался.

И потом Виктору снились пески и деревья, птицы и олени, похожие на узор его платья, потому что чаще всего он видел эти предметы на материях. Конечно, за городом летали птицы, росли маки и репейники, но юноша не выезжал из Византии далее монастыря Олимпа, куда каждый год во всякую погоду делал паломничество в память св. пяти мучеников 13 декабря. У них при доме был небольшой сад, но благочестивый садовник всем кустам и деревьям придал вид христианских эмблем: кусты барбариса были подстрижены формой сердец и якорей, липы походили на поставленных хвостом вверх рыб, самое имя которых, как известно, составляет начальные буквы следующих слов: Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель, а около яблони, ветки которой были подрублены в виде креста, были поставлены две жерди, выкрашенные суриком, изображавшие копье и трость.

Христианнейшая Византия благоухала Творцу, не как сельский крин, а словно дорогое масло, влитое в сосуд, что делали искусные ковачи и златокузнецы, согнувшиеся в темных каморках и привыкшие видеть близорукими глазами небо, цветы и птиц лучшими, более блистательными и ухищренными, нежели их дает нам неискусная простушка-природа.