Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Прощаясь, она тихо-тихо сказала Ботову:

– Приезжайте завтра к нам или теперь проводите нас до дому. Мне нужно поговорить с вами.

Леонид Евгеньевич молча звякнул шпорами и направился к кассе.

– Разве Ботов тоже едет с нами? – удивленно спросила Маргарита Дмитриевна.

– Не знаю. Вероятно. Может быть, он едет куда-нибудь в другое место, только по этой же дороге. Я не знаю…

Лидия говорила раздраженно и обиженно. И это удивило Маргариту Дмитриевну.

– Чего ты волнуешься? Я не допытываюсь и вовсе не предполагала, что ты непременно должно знать намерения Леонида Евгеньевича. Я просто спросила.

Она уже не говорила ни слова, когда Ботов проводил их уже и на дачу и зашел, сняв в передней шинель, – значит, не мимоходом. Маргарита Дмитриевна прямо прошла к себе наверх и даже замкнула дверь на ключ.

Ботов посмотрел вслед девушке, а Лидия Васильевна между тем, не снимая маленькой черной шляпы, легко села в кресло как посетительница. Она, по-видимому, что-то хотела сказать, но не знала, как начать, и взглядом просила Леонида Евгеньевича помочь ей. Тот, между тем, тоже о чем-то задумался, смотря на носки своих сапог. Может быть, он тоже хотел сказать и не мог, не смел начать. Начала говорить все-таки Лидия.

– Может быть, я вам покажусь не то, что ветреной, а слишком переменчивой, подверженной слишком разнообразным влияниям, но, уверяю вас, все эти влияния сводятся к одному источнику – желанию благородного подвига и любви.

Видя начало не особенно определенным и не зная, что будет дальше, Ботов молча поклонился, как бы выражая свое согласие со словами Лидии Васильевны и свое уважение к ее чувствам, в которых он никогда не сомневался. Лидия помолчала, словно ожидая реплики, потом продолжала:

– Вы знаете, как я любила Константина Дмитриевича, его порыв, его самоотверженную отвагу. Простите, что при вас я говорю о другом. Ведь вы тоже меня любите!.

Ботов еще раз поклонился.

– Вы тоже меня любите, я знаю, я чувствую, и я помню тот дождливый вечер, когда вы это сказали. Я говорю о Константине Дмитриевиче только для того, чтобы говорить о вас, Леонид…

Она подождала.

– Я не знаю, поймете ли вы меня. Я не сразу вас полюбила, но ведь это не всегда бывает с первой встречи: и вы меня не сразу полюбили. Мое чувство к другому мешало моей любви к вам… Теперь … не знаю, как вам объяснить… теперь ему, кажется, ничто не мешает… Вы понимаете меня?

– Да, да…

– Вы не считаете меня ветреной изменницей?

– Нет, Лидия Васильевна, нет. Я далек от такой мысли. Я вас слушаю.

Но слушать было нечего, потому что девушка умолкла и, откинув голову на спинку кресла, только смотрела на Ботова полузакрытыми глазами. Леонид Евгеньевич, быстро поглядев на нее, в два шага был около кресел, опустился на колени и приник к протянутым рукам Лидии. Не отнимая рук и улыбаясь, она шептала:

– Говорите, милый, говорите!

– О чем? – искренно спросил молодой человек.

– Говорите, как вы меня понимаете…

Ботов секунды две думал, потом слегка улыбнулся и начал:

– Вы – страстная и героическая девушка. Вам нужны подвиги, вы ищете их и для себя и для тех, кого вы удостаиваете любить.

– Да, да! – в восторге прошептала Лидия и склонилась к голове Ботов, продолжая слушать.

Тот продолжал, гладя ее руки:

– Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что в Константине Дмитриевиче вы любили больше всего героя, и потом… когда вы почувствовали, что, может быть, вы ошиблись, ваше сердце несколько охладело. Вас связывала еще клятва…

– Нет, нет, я не давала клятв! – вставила Лидия Васильевна.

– Вас связывала еще клятва, но нежные ростки настоящей любви уже могли крепнуть, пробиваться в вашем сердце. И вы не скрыли этого, вы признались, так как вы смелы и откровенны. Смелость вам так же мила, как и героизм, вы их не боитесь, как не боитесь больших слов и движений души. Вы почти – анахронизм, Лидия Васильевна, ваше место – в более цельной эпохе, которая была когда-то, а, может быть, еще будет. Я могу только благодарить судьбу за то, что она предназначила мне не только счастье жить в одно время с вами, но и…

– Милый, милый! – повторяла Лидия Васильевна, потом обеими руками отклонила его голову, словно для того, чтобы получше им налюбоваться, – как вдруг лицо ее покрылось смертельной бледностью. Она вскочила, закричала: – Идите прочь! – и, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.

Ботов, пожав плечами, поднялся с пола, обернулся, и сам чуть не бросился бежать, как Лидия Васильевна.

На пороге стоял, улыбаясь и протягивая руку, Константин Дмитриевич Добровольский.

Леонид Евгеньевич с ужасом подумал, что он сделался жертвой галлюцинации, но улыбающийся призрак ступил шага три и проговорил самым обыкновенным своим голосом, совсем не призрачным:

– Тут все от меня шарахаются, точно от выходца с того света. Вероятно, было ложное известие, что я убит. Я был в плену и просил Перстнева, Николая Владимировича, передать об этом моим домашним. Не знаю, исполнил ли он мое поручение. Помолчав, офицер добавил: – Вам-то я, кажется, действительно помешал.

Лидия Васильевна от потрясения слегла в постель и лежала на даче Добровольских. Встреча с женихом была самая нежная, и Рушинская заставила его три раза подробно рассказать, как он бежал из плена, словно она хотела почерпнуть в его простом рассказе какие-то нужные ей силы. Неизвестно, удалось ли ей это; часто, когда никого не было, она лежала с нахмуренными бровями, смотря неподвижно на потолок. Однажды в таком положении застала ее Маргарита Дмитриевна. Лидия перевела глаза с потолка на подругу и тихо спросила:

– Марго, а что Леонид Евгеньевич?

В первый раз с приезда Кости и своей болезни она произносила это имя.

– Леонид Евгеньевич? Ничего, бывает у нас. Ведь ты не велела его пускать к себе. Он же всегда о тебе справляется.

Помолчав, Лидия проговорила:

– Я бы хотела его видеть.

Маргарита посмотрела пристально на лежащую и потом заговорила:

– Милая Лида, теперь ты успокоилась, и с тобой можно говорить откровенно. Любишь ли ты Костю?

– Я люблю Константина Дмитриевича.

– Так, как нужно, как он этого заслуживает, как прежде ты его любила?

Лидия не отвечала долго, потом начала задумчиво:

– Видишь ли, Марго, я рада, что ты начала этот разговор. Нужно было поговорить об этом, и лучше всего, конечно, с тобою. Я боюсь, что ты и Леонид Евгеньевич правы. Я не люблю Константина Дмитриевича, как нужно. Когда его нет, когда я о нем думаю, как о герое, я его очень люблю, но когда я его вижу, слышу его рассказы, – сердце мое молчит. Какой же это герой! И ты не можешь себе представить, как болезненна такая разница между любимым, и – увы! – выдуманным лицом и реальным человеком. Я так хотела, так хотела их соединить. Ты не можешь отказать мне в том, что я действительно хотела этого, старалась. Но что делать? Ничего не вышло. Мечта у меня сильнее!