Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

– Займитесь, голубчики, Лиденькой, не давайте ей задумываться! Но осторожно, не напоминайте ей о бедном Косте.

Из этих развлечений ничего не вышло. Лидия Васильевна нисколько не изменилась, так что Мария Александровна махнула рукой, предоставив ее успокоение течению времени, но родственная молодежь по привычке продолжала ходить в гостеприимный дом, шумя, болтая, играя в разные игры и не обращая особенного внимания на запечалившихся хозяев. Больше всего с ними проводила время Маргарита Дмитриевна теперь уже для того, чтобы гости не слишком мешали Лидии Васильевне и не раздражали ее.

Несколько дней, не прерываясь, шел дождь, все сидели дома, и было особенно неприятно, что вдруг нашла целая куча гостей, которых даже нельзя было увести в сад. Чтобы как-нибудь занять их, Маргарита предложила им играть в карты у себя наверху, думая, что там они будут более удалены от Марии Александровны и, особенно, от Лидии. У нее была поместительная комната со сквозными окнами на две стороны и, по-дачному, с небольшим балконом. Гости очень охотно перешли в верхний этаж, во-первых, потому, что доступ туда обыкновенно был довольно труден, а потом им самим было там удобнее вести себя непринужденно, хотя, по правде сказать, они и внизу не очень стеснялись.

Теплый дождь тихонько шумел за открытыми окнами, на стол были поставлены свечи, около которых уютно и странно группировались веселые и оживленные лица игроков. Наложенные кучками перед каждым из играющих мелкие орехи исполняли роль фишек. Вдруг один из игроков, курносый шалун лет пятнадцати, круто обернулся назад, будто его кто окликнул. Все на него посмотрели, а мальчик, тихо вскрикнув, локтем задел свои орехи, которые тихим градом посыпались на крашеный пол.

За ним стояла совсем близко высокая фигура, вся в черном, с выражением надменной скорби на благородных чертах, казавшихся более резкими от света свечей снизу. Вокруг бледного продолговатого лица неплотно обвивалась несколько по-испански черная кружевная накидка. Казалось, даже Маргарита Дмитриевна не сразу сообразила, в чем дело, так как только через несколько секунд воскликнула:

– Как ты незаметно подошла, Лида! Тебе чего-нибудь нужно?

– Нет. Что тебя удивляет? Я просто пришла к вам.

– «Я пришла к вам против воли, но мне велено исполнить …» – проговорил кто-то вполголоса.

Мальчик, которому стало стыдно за свой минутный страх, вдруг расхрабрился и бойко заметил:

– Правда, вы пришли совсем как пиковая дама! – и опять умолк, сконфузившись.

– Почему пиковая дама? – не улыбаясь, спросила Лидия.

Все неловко промолчали. Лидия Васильевна со странной настойчивостью, но не меняя ни позы, ни выражения лица, в молчании повторила:

– Почему я пиковая дама?

Заговорила Маргарита Дмитриевна, успокаивающе и приветливо:

– А правда, ты, Лидия, похожа на пиковую даму… – и быстро стала продолжать, не давая времени возражениям: – по-моему, все похожи на карточные масти. Ты – дама по преимуществу, королева, и именно пиковая, страстная, гордая, незабывающая и, прости, немного мрачная. Я – трефовая, домашняя и простая, скучноватая, которую не трудно представить себе уже старушкой, бабушкой.

Все запротестовали, а Маргарита в раздумье продолжала:

– Вот Костя, брат, тот был бубновый, очень бубновый: молодой, веселый, беззаботный и благородный.

– Он – герой! – прошептала Лидия Васильевна и опять задумалась было, но снова неожиданно для всех раздался новый голос:

– Позвольте и мне взять одну фигуру. Я буду червонным королем.

Улыбаясь, стоял Ботов: он не нашел Лидии внизу и поднялся за нею в Маргаритину комнату, чего за общим шумом никто не слышал. Лидия Васильевна молча подала ему руку и отошла к темному окну.

– Это правда! – воскликнула Маргарита Дмитриевна насмешливо, – вы скорее всего червонный король, такой jeune premier!

Ботова слегка передернуло, но он сдержал себя и начал вежливо:

– Собственно говоря, деление на масти очень приблизительно и спорно, гораздо точнее деление, старинное еще, на темпераменты. И тогда, сообразуясь с вашими характеристиками, Лидия Васильевна окажется темперамента холерического, вы – флегматик, покойный брат ваш, насколько я его знал, – сангвиник, а я меланхолик.

Молодой компании не нравился вновь прибывший, его манера плавно и округленно говорить казалась скучной и надоедливой, сам он каким-то зазнавшимся и надменным, и рассуждений его о темпераментах не приняли, находя гораздо интереснее делить всех присутствующих не только на четыре масти, но даже на пятьдесят две карты. Занятием этим так увлеклись, что какая-то барышня оказалась даже тройкою пик.

Леонид Евгеньевич отошел тоже к окну, где сидела Лидия Васильевна.

– Лидия Васильевна, – тихо сказал он, – я люблю вас.

Девушка опустила глаза.

– Не надо говорить об этом! Вы сами знаете, что не надо…

– Хорошо. Я хотел только одного, чтобы вы слышали это…

– Да, да, но не теперь … Я знаю … но смерть стоит между нами…

Лидия Васильевна говорила, почти не шевеля губами и совершенно не меняя позы. Ботова слов тоже не было слышно у стола, так что Маргарите Дмитриевне, наблюдавшей их издали, казалось, что оба ничего не говорят, только смотрят в окно.

– Я буду ждать! … – еще тише прошептал Леонид Евгеньевич и прозвенел шпорой.

Лидия Васильевна протянула ему холодную руку и поднялась, так что было неизвестно, позволяет ли она ему надеяться или просто просит ее проводить вниз.

Леонид Евгеньевич по-прежнему бывал в доме Добровольских, как будто его объяснение с Рушинской ничего не меняло. Да по правде сказать, оставаясь никому, кроме Лидии Васильевны, неизвестным, оно действительно ничего и не изменило. А самой девушке сдержанность и корректность Ботова очень нравились, кроме того, между ними образовалась уже тайна, а следовательно, и некоторая большая интимность. Их отношения напоминали положения многих героев из самых возвышенных и чувствительных романов, а может быть, точно совпадали с теми и только для посторонних наблюдателей могли бы показаться несколько скучной, благородной, но все же игрой.

Наблюдателей у Лидии и Леонида Евгеньевича, кроме Маргариты, не было, а та и раньше-то словно не придавала большого значения печали братниной невесты, а с тех пор, как та перестала быть демонстративно окаменелой, она как-то и совсем ее забросила, на что Рушинская не особенно, по-видимому, обижалась. Ее вообще оставили в покое. Мария Александровна уже не пыталась ее развлекать, гостей не приглашали, сами никуда не ездили, каждый занимался своим делом, так что Лидия Васильевна заскучала и стала вести себя более обыкновенно, иногда даже сама заговаривала, чего давно уже не бывало.