Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Обо всем этом думал музыкант, идя пешком от одной из загородных вилл, где жили его заказчики, к себе домой.

Опять героическая пастораль, с речитативом и бравурными ариями для тенора. Где у них вкус, где соображение. Хоть бы заказали мне веселую музыку к простенькой пьеске с куплетами и танцами, или строгую мессу, или квартет! Конечно, из банальной пасторали можно сделать произведенье большого искусства, но разве они позволят? Всякий оборот мелодии, всякая последовательность аккордов, незнакомые им по тысяче глупейших серенад, кажутся им дерзостью и наглостью. Только то для них хорошо, где тщательно скрыто всякое «свое», всякий талант!

Каспар начал тем не менее вертеть в голове нелепый сюжет пасторали, данный ему заказчиками; запели несмело новые мелодии, прислушиваясь к которым он как-то не думал, не слишком ли они оригинальны, а просто и любовно слушал их, как детский лепет.

Казалось, не было дождя … но что же тогда задело его по носу и пролетело будто на тротуар? не капля? Каспар поднял лицо к небу; безоблачное, оно зеленело к сумеркам.

– Невежливая птица! – подумал Ласка, – такой уж я неудачник!

Но, опустив глаза, он увидел у своих ног небольшую красную розу, не растоптанную и довольно свежую, очевидно, только что брошенную. Она была так мала и почти до смешного кругла, что походила на огнестрельную ранку или каплю крови.

Каспар пощупал кончик носа, почему-то подумав, не отстрелил ли его кто-нибудь. Снова поднял голову, небо за эти секунды сделалось словно прозрачнее и зеленее. Где-то блеял заблудившийся ягненок.

Как я уже сказал, Ласка поднял голову. На узком балконе… (Если бы можно было быть раненым, то разумеется не в нос! Вы довольно-таки глупы, г. композитор, и ваши заказчики вполне правы, принимая ваши оригинальности и новшества за дерзость.) На узком балконе сидела неподвижно прекрасная женщина, смотря вдаль на зеленый горизонт. Одна рука ее была скрыта серою шалью, другая была приподнята к сердцу, и два пальца остались сложенными, будто еще держали короткий стебелек цветка. Лицо ее было бледно, словно осыпано мукой, под прищуренными глазами заметны синеватые мешки, прямой и вздернутый нос не подходил к печальному и слабому рту. Казалось, оживи ее, и она потеряет что-то, сделается обыкновенной кокеткой или веселой чиновницей, а так, неподвижная на своем балконе, с приподнятой и пустой ручкой, она была прекрасна и странна, как картина, пожалуй, как кукла.

Ласка долго смотрел на незнакомку, но она, казалось, не замечала обращенного на нее взора: все так же смотрела вдаль и даже рука ее не меняла раз принятого, довольно неестественного, в сущности, положения.

Каспар снял шляпу, раскланялся и только хотел спросить, не госпожа ли обронила цветочек, так как, судя по невнимательному ее виду, нельзя было предположить, что она сбросила розу нарочно, – как вдруг его чуть не сбил с ног высокий человек в сером плаще.

Каспар принадлежал к числу тех людей, которые будучи одержимы какой-нибудь мыслью, с трудом от нее освобождаются, даже когда по-видимому, миновала всякая в ней надобность. Иногда же такое упорство может показаться просто невежливостью и влечет за собою самые неожиданные и нежелательные последствия.

Так и теперь, несмотря на то, что его чуть не сбил с ног прохожий в сером плаще, он все еще продолжал думать о неподвижной даме с балкона и об упавшей (не брошенной ли?) маленькой розе.

Незнакомец вошел было в подъезд, не обратив внимания на музыканта, все продолжавшего стоять с непокрытой головой, но сейчас же вернулся и, в свою очередь сняв шляпу, спросил, будто ни в чем не бывало, несколько хриплым голосом, но вполне учтиво:

– Я имею честь говорить с господином Каспаром Ласка?

– Да, это я.

– Музыкант?

– Да, я учился контрапункту.

– Не взялись бы исполнить небольшой заказ? Конечно, за приличное вознаграждение.

– Заказ музыкальный? – наивно спросил Ласка. Губы незнакомца раздвинулись насмешливой усмешкой.

– А разве вам можно заказывать и какие-нибудь иные поручения? Не сказал бы по вашему виду! Хотя вид часто бывает обманчив, и иногда самые по-видимому рассеянные и наивные мечтатели оказываются незаменимыми для выслеживания каких-нибудь таинственных красавиц, спрятанных от всех взоров за сотней замков и запоров! Да, это бывает!

Если на первые вопросы Каспар отвечал как бы машинально, то теперь, кажется, вполне понял, что ему говорят, и покраснел, чего, к счастью, не было заметно в наступивших сумерках. Видя, что музыкант ничего не отвечает и не выражает ни радости от предстоящего заказа, ни гнева или по крайней мере, обиды на подозрения, к тому же высказанные в довольно резкой форме заказчиком, господин умолк, прибавив только через секунду:

– Подумайте и приходите завтра утром условиться относительно платы. Улицу и дом вам не нужно указывать, вы и так их найдете, хотя бы ночью.

Незнакомец скрылся, а Каспар, машинально подняв глаза кверху, уже не увидел ничего на балконе, никакой дамы в серой шали, так что только оставшаяся у него в руках маленькая круглая роза показывала, что все это он видел не во сне. Тщательно ее спрятав, он отправился домой, где его уже заждались двое детей, не хотевших ложиться спать, покуда не придет отец.

Старшая девочка лет десяти отворила двери со свечкой в руках и хотела было спросить, где так долго пропадал Ласка, но по лицу его увидела, что ему не до расспросов, что он или расстроен чем-нибудь, или слишком занят музыкальными мыслями, или же вспомнил о покойной Эмме. С музыкантом это случалось: хотя воспоминание об умершей жене никогда его не покидало, но временами овладевало им с такой силой, что он срывался с места, иногда даже от работы, брал плащ и трость и выходил из дому, не говоря ни слова. Девочка знала эти минуты и терпеливо ждала отца до поздней ночи, а то и до утра. Но тогда музыкант возвращался расстроенным, но как-то радостно умиленным, на глазах блестели слезы и вообще он был не совсем таким, каким пришел в этот вечер.

Дочь молча стала готовить холодный ужин, не будя служанки, а Каспар сел к инструменту и начал играть, сначала тихо, потом все более и более воодушевляясь. Казалось, мрачные и таинственные завесы разрывались, и за ними сияла ослепительная пустота и холод, как во дворце ледяной королевы; слышались безумные, страстные призывы, но они разбивались и возвращались еще более тяжелыми на голову самого призывающего, неудовлетворенные, еще более страстные, без силы не то, что сломить равнодушие призываемого, а слиться с ним, чтобы «ты» было «я», и «я» – «ты». Чем более хотящая, чем более упрямая, тем более недостигающая, бесплодная страсть. Какие-то вечные мучения скорей всего могли бы быть живописуемы подобной музыкой.