Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Чего прикажете: чаю или кофею? спросилъ Ракитинъ у своихъ гостей.

— Мне кофе, а мужу чаю; онъ охотникъ до чаю, — сказала Серафима Павловна.

— Эй, эй, кто тамъ! Ефимъ чаю, да лучшаго, цвѣточнаго, у меня цыбикъ выписанъ изъ Нижняго, — сказалъ Ракитинъ.

— Благодарю, отъ чаю я не откажусь, — сказалъ адмиралъ, люблю хорошій чай и пью его съ удовольствіемъ.

Лицо Ракитина такъ и просіяло.

— Угощу васъ на славу! воскликнулъ онъ весело: — благодарю васъ, что меня утѣшили, потому за столомъ вы почти ничего не кушали.

— Прямой вы русскій человѣкъ, хлѣбосолъ, гостепріимный хозяинъ, — сказалъ привѣтливо адмиралъ.

Зинаида Львовна улыбнулась милою улыбкой и, обратясь къ сидѣвшему рядомъ съ ней адмиралу, сказала ему вполголоса, такъ что мужъ не могъ слышать, что она говорила:

— Да, вы правду сказали, мужъ мой гостепріимный хозяинъ и истинно добрый человѣкъ. Вотъ уже 16 лѣтъ, какъ я замужемъ, но вѣрьте, до сихъ поръ не привыкну къ добротѣ его — она меня растрогиваетъ. Кому, кому онъ ни помогалъ, и какъ часто былъ обманутъ!

— Отъ этого ни одинъ порядочный и добрый человѣкъ не застрахованъ. Только негодяевъ и мошенниковъ обмануть трудно — они всѣхъ по себѣ судятъ, всѣхъ подозрѣваютъ и отъ всѣхъ остерегаются, — сказалъ адмиралъ, — а добраго и благороднаго человѣка ничего нѣтъ легче, какъ обмануть и обокрасть.

— Мой мужъ знаетъ дѣла, но остался, несмотря на свою опытность, мягкосердъ и довѣрчивъ. Я, право, за нимъ не знаю капитальнаго недостатка — одна моя бѣда съ нимъ: слишкомъ дѣтей любитъ.

— Бѣда не большая, — возразилъ адмиралъ, улыбаясь.

— Ахъ, большая, большая, — отвѣтила Зинаида Львовна съ увлеченіемъ и жаромъ. — Перебаловалъ мальчиковъ, воли имъ далъ слишкомъ много. Удержа они не знаютъ, узды на нихъ нѣтъ.

— Это ужъ не любовь, а слабость, — замѣтилъ адмиралъ.

— Онъ не отъ слабости, онъ человѣкъ съ большимъ характеромъ и разумный — это у него отъ ложнаго пониманія жизни. Онъ стоитъ на томъ, что мальчикамъ надо имѣть характеръ.

— Онъ правъ! куда же годенъ молодой человѣкъ, а тѣмъ больше мужчина безъ характера?

— Да, но характеръ не вырабатывается въ своеволіи и невоздержанности. Трудно имѣть характеръ, вырастая въ слишкомъ большой роскоши, не зная отказа ни въ чемъ.

— Конечно, это другой вопросъ, — сказалъ адмиралъ.

— Все тотъ же, но это оборотная сторона медали. Мы, я и мужъ мой, часто споримъ объ этомъ. Я говорю: пусть сперва выучатся повиноваться и управлять собою, чтобы потомъ быть въ состояніи управлять другими. А онъ говоритъ: пусть живутъ свободно и счастливо, жизнь потомъ научитъ покоряться обстоятельствамъ. Я говорю: воспитаніе вырабатываетъ зачатки характера, а жизнь его окончательно утверждаетъ. Вотъ хотя бы старшій сынъ мой, Анатоль; онъ умный и способный мальчикъ, но ему нужна узда.

— Узда всѣмъ нужна, — сказалъ адмиралъ, — и мнѣ и вамъ и во всякіе годы.

— О чемъ это вы такъ серіозно разговариваете? — спросилъ Ракитинъ, отходя отъ Серафимы Павловны и подсаживаясь къ женѣ своей и адмиралу.

— Да вотъ, адмиралъ говоритъ, что и ему въ его лѣта и всякому во всякія лѣта нужна узда.

— Смѣяться изволите! воскликнулъ Сидоръ Осиповичъ.

— Нѣтъ, я не смѣюсь, я говорю серіозно. Что такое узда, — это значитъ не распускать себя, владѣть собою и управлять твердо тѣмъ, чтò намъ дано: состояніемъ, семьею, подвластными. Кто этого не дѣлаетъ — раскается рано или поздно.

— Состояніемъ, конечно, управлять надо, но въ семьѣ я врагъ стѣсненія и еще не раскаивался, что предоставилъ дѣтямъ моимъ свободу. Зато они любятъ насъ и имъ будетъ чѣмъ помянуть золотую молодость. Я, ваше превосходительство трудился въ потѣ лица не для того, чтобы ихъ печалить отказомъ. Пусть живутъ въ свое удовольствіе.

— А если имъ удовольствія прискучатъ?

— Ну, какъ это можно!

— Видали и это.

— Вы, какъ жена моя; она споритъ со мною, но, извѣстно, женщины очень несправедливы, пристрастны. Жена помнитъ своего покойнаго отца, князя. Онъ бывало, что сказалъ — кончено. Дѣти у него ходили по стрункѣ и боялись его взгляда.

— Я въ томъ бѣды не вижу, — сказалъ адмиралъ.

— Бѣды нѣтъ, но стѣсненіе большое.

— Сидоръ Осиповичъ, развѣ вся жизнь не есть стѣсненіе? Вѣдь мы не можемъ ручаться за обстоятельства и за то, что они не…

Шумъ, дѣтскіе голоса, заглушили тихую и спокойную рѣчь адмирала. Шумная ватага, ведомая Анатолемъ, вторглась въ гостиную. Напрасно Зинаида Львовна взглядомъ хотѣла остановить Анатоля, — онъ былъ возбужденъ такъ же, какъ братъ его Сережа, Глаша и даже Соня. Одинъ Ваня по своей кротости, а Вѣра по своей лѣности казались менѣе оживленными.

— Папа! закричалъ Анатоль, подбѣгая къ отцу: — что намъ дѣлать? Дай намъ совѣтъ. Подай намъ новую мысль — ты на выдумки мастеръ.

— Да въ чемъ дѣло? что такое?

— Послѣ завтра праздникъ, и мы рѣшили провести весь день вмѣстѣ, только не знаемъ какъ, и между нами большіе споры. Вѣдь эти дальнія прогулки всѣмъ прискучили. Все одно и то же, то же и одно. Повезутъ на телѣгѣ чай и десертъ, мы пойдемъ или поѣдемъ въ кабріолетѣ въ сотый, въ тысячный разъ… Тоска!.. Придумай, что-нибудь новое, занимательное.

— Хотите фейерверкъ? Я выпишу изъ Москвы.

— Прошлаго года былъ фейерверкъ, — сказалъ Ѳомушка: — ничего особеннаго нѣтъ, потухнетъ, и баста!

— Ну, хотите балъ? зададимъ пиръ на весь міръ?

— Съ кѣмъ же танцовать? дамъ мало, — сказалъ Анатолій, — да и невесело. Жаль, что Глаша и Вѣра верхомъ не ѣздятъ, а то бы можно было махнуть на ярмарку въ Петровское.

— Что жъ? ступайте верхомъ, а я свезу барышень въ шарабанѣ.

— Нѣтъ, — сказалъ Сережа, — это будетъ врозь, а мы хотимъ всѣ вмѣстѣ.

— Въ такомъ случаѣ я не знаю, что предложить; пустите на голоса. Пусть каждый скажетъ, что хочетъ, и рѣшайте по большинству голосовъ.

Тутъ поднялся такой шумъ, что нельзя было ничего разслышать. Сидоръ Осиповичъ добродушно вмѣшался въ дѣтскіе споры и приказалъ всякому принести свое предложеніе и начать баллотировку.

Суматоха, громкіе споры, шумъ и гамъ раздались въ гостиной; пользуясь этимъ, адмиралъ всталъ, потихоньку вышелъ и, не замѣченный никѣмъ, ушелъ домой. Оказалось, что большинство голосовъ досталось предложенію Вани: итти пѣшкомъ въ долину смотрѣть, какъ будутъ ловить рыбу, и пить чай на мельницѣ. Глаша осталась крайне недовольною, и къ ней пристали Анатолій, Сережа, Вѣра, которые подняли бунтъ. Ѳомушка поддразнивалъ.

— Выбрали, такъ выбрали, — говорилъ онъ, — былъ уговоръ: по большинству голосовъ. Я думаю, что именно мой голосъ и перетянулъ.

— Твой голосъ, твой голосъ! воскликнула Глаша задорно.

Анатоль приступилъ къ отцу.

— Папа! Уничтожь эти глупые выборы, — это твоя неудачная затѣя. Я ея не хочу. И Глаша не хочетъ, и Вѣра тоже, — такъ кто же хочетъ?