Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

Впрочемъ, теперь въ полуантичной столовой было свѣтло и уютно. Большая висячая лампа ярко горѣла надъ квадратнымъ столомъ. Самоваръ шипѣлъ. Вся семья Клюева сидѣла въ сборѣ, ожидая отца. Матовъ сталъ считать, насчиталъ восемь молодыхъ лицъ, потомъ вспомнилъ, что нужно прибавить Мисю, пересчиталъ снова, и вышло уже одиннадцать.

— Какъ ты долго папочка… — съ легкимъ упрекомъ сказала хозяйка Клюеву.

Она была маленькая, опрятная, съ мелкими чертами лица, одновременно похожая на Мисю и на своего мужа. Матовъ отмѣтилъ, что она назвала его: «папочка», точно такъ же, какъ Мися.

Кромѣ домашнихъ въ комнатѣ было еще двое гостей. Одинъ былъ высокій мужчина, съ русой бородой и хитрыми глазами. Онъ носилъ русскую одежду, сапоги съ наборомъ и черную суконную поддевку съ дутыми серебряными пуговицами. Фамилія его была Завьяловъ. Онъ былъ мелкій помѣщикъ и земскій гласный изъ одной Волжской губерніи. Въ декабрѣ его арестовали, хотѣли сослать въ Сибирь, потомъ предложили ему уѣхать за границу. — «За границу не согласенъ, — сказалъ Завьяловъ, — а въ Петербургъ поѣду». Въ видѣ компромисса власти предложили ему уѣхать въ Финляндію. Онъ жилъ въ Калакаландѣ мѣсяца три, но часто ѣздилъ въ Петербургъ и велъ переговоры о томъ, чтобы его избавили отъ финскаго изгнанія.

Мало-по-малу у него образовалось въ подлежащемъ мѣстѣ знакомство, а потомъ даже связи. И незамѣтно для себя онъ забросилъ свои личныя хлопоты и сталъ хлопотать за другихъ, за арестованныхъ студентовъ, за высланныхъ крестьянъ, за молодыхъ дѣвушекъ, «лишенныхъ столицы».

Хлопоты шли успѣшно, времена были смутныя. Начальство все озиралось по сторонамъ и высматривало «человѣка съ планомъ», досужаго алхимика, который знаетъ «секретъ». Въ одно прекрасное утро Завьяловъ совершенно неожиданно получилъ предложеніе составить частный проектъ оздоровленія Россіи…

Завьяловъ проектъ написалъ и подалъ, потомъ пріѣхалъ домой и жестоко напился. Пьянство его было тяжелое. Онъ поставилъ на столъ бутылку спирту, заперъ двери, чтобы не видѣли финны, и хлопалъ рюмку за рюмкой. И смотрѣлъ въ стѣну. Ему мерещились канцеляріи, задніе ходы, столы, покрытые сукномъ, и груды бумаги, цѣлые вороха проектовъ, каждый за номеромъ и съ препроводительной бумагой: обновленіе арміи, обновленіе мирового суда, обновленіе церкви.

— Опять пошло по-старому, — бормоталъ онъ. — Эхъ, вы…

Недѣли черезъ двѣ онъ повторилъ тотъ же самый опытъ. Привезъ спирту изъ города, заперся и выпилъ.

Его насмѣшливый языкъ сталъ злѣе, чѣмъ прежде, и не разъ доводилъ его до ссоръ съ другими соизгнанниками.

Другой гость былъ худощавый, понурый, сутуловатый. Онъ молчалъ и морщился, а Матову почему-то показалось, что у него болятъ зубы.

Клюевъ взялъ стаканъ и подсѣлъ къ понурому.

— Что, Емельянъ Васильичъ, нѣтъ телеграммы?

Понурый человѣкъ молча покачалъ головой.

— Дастъ Богъ, обойдется, — утѣшалъ его Клюевъ.

Понурый человѣкъ молчалъ. Только быстро зашевелилъ пальцами правой руки, какъ будто давая какой-то невѣдомый отвѣтъ.

Фамилія его была малорусская: Рогачъ. Онъ былъ техникъ изъ большого южнаго города, А-нска. До послѣдняго времени онъ жилъ, какъ живутъ всѣ люди, имѣлъ хорошее мѣсто, сбереженія въ кассѣ, жену и троихъ малолѣтнихъ дѣтей. Потомъ разразилась декабрьская смута, и ротмистръ Кшепшицюльскій сталъ проявлять иниціативу. Начались погромы, самооборона, баррикады красныхъ и вооруженные походы черныхъ.

Емельянъ Рогачъ въ борьбѣ партій не участвовалъ, но на бѣду свою онъ вспомнилъ о законности и подбилъ мѣщанъ жаловаться губернатору. Онъ самъ написалъ жалобу и вставилъ въ нее нѣсколько пикантныхъ подробностей. Кшепшицюльскій обозлился. Очень скоро Рогачу пришлось бросить насиженное мѣсто и убѣжать изъ А-нска прямехонько въ Финляндію. Жена не могла послѣдовать за нимъ. Она была на сносяхъ и должна была со дня на день подарить Емельяну Васильичу четвертаго наслѣдника.

Въ Калакаландѣ Рогачъ проживалъ второй мѣсяцъ. Вѣсти изъ А-нска доходили скудныя. Страшный ротмистръ распечатывалъ письма, перехватывалъ телеграммы. Мало того, на основаніи перехваченныхъ телеграммъ и не смущаясь финляндской конституціей, онъ потребовалъ отъ Гельсингфорса выдачи «бѣглаго уголовнаго преступника, Емельяна Рогача».

Время шло. Въ А-нскѣ подготовлялся новый погромъ. Женѣ Рогача въ одну прекрасную ночь неизвѣстные люди перебили стекла въ окнахъ. Роды тоже уже должны были наступить. А между тѣмъ извѣстій больше не было. Емельянъ Васильичъ далъ телеграмму, какъ было вновь условлено, на чужое имя. Потомъ другую. Но не получилъ отвѣта.

— Обойдется, — утѣшалъ его Иванъ Матвѣичъ.

Емельянъ Рогачъ вздохнулъ.

— Несчастный я человѣкъ, — сказалъ онъ очень простымъ тономъ, какъ будто констатируя фактъ. — Несчастныя мои дѣточки.

— А зачѣмъ вы лѣзли? — сказалъ раздражительно Клюевъ. — Ежели дѣточекъ жалко, не за чѣмъ было лѣзть въ революцію.

— Я въ нее не лѣзъ, — сказалъ Рогачъ также просто, — она сама въ меня влѣзла.

Пришли еще гости. Веденяпинъ, народный учитель, огромный и неуклюжій, какъ молодой жирафъ, и два пріятеля, Мытниковъ и Аронсъ. Оба они были провинціальные газетчики изъ одного и того же города, Мытниковъ былъ с.-р., Аронсъ — с.-д. Вначалѣ они издавали вмѣстѣ одну газету и на ея столбцахъ вели усердную полемику. Потомъ каждый обзавелся особымъ органомъ. Полемика продолжалась, но скоро обѣ газеты попали подъ судъ… Судъ проявилъ быстроту и безпристрастіе и въ одинъ день вынесъ два приговора. И оба гласили: на одинъ годъ въ крѣпость. Осужденные полемисты спаслись въ Финляндію, въ надеждѣ на близкую амнистію. Они поселились въ гостиницѣ въ одномъ и томъ же номерѣ, брали одинъ обѣдъ на двоихъ и расходы дѣлили пополамъ. Еще одна черта. Лютые спорщики, они не любили спорить дома и уходили для состязаній въ гости, чаще всего къ Клюеву.

Дѣти пересѣли за отдѣльный столъ и весело разговаривали. Андрей Петровичъ опять сталъ считать: одинъ, два, пять, одиннадцать, — и сбился. Онъ не вытерпѣлъ и спросилъ Клюева: «Неужели это все ваши дѣти?»

— О, нѣтъ! — живо возразилъ Клюевъ. — Нашихъ шестеро.

Онъ глянулъ въ дѣтскую сторону. — Нѣтъ, постойте, семеро.

Кругомъ разсмѣялись.

— Чего же вы смѣетесь? — сказалъ Клюевъ. — Еще Петя — нашъ племянникъ, на праздники пріѣхалъ. — Онъ указалъ на мальчика лѣтъ пятнадцати, рябого со стриженной головой и большими утомленными, глазами. — А другіе въ гости пришли.

Матовъ опять посмотрѣлъ и безъ всякаго труда выдѣлилъ шесть человѣкъ, собственныхъ дѣтей Клюева. Всѣ они были очень схожи, маленькія, опрятныя, съ легкими движеніями, съ тихимъ упрямствомъ въ лицѣ. Двое были мальчики погодки, оба гимназисты, второго и третьяго класса. Трое другихъ были значительно моложе. Шестая была старшая Мися.