Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

Грѣхопаденіе его было мысленное, — въ окружавшей пустынѣ не было никакого поприща для дѣйствій, — а онъ уже ощущалъ себя вродѣ падшаго ангела злымъ и свободнымъ отъ убѣжденій, которыя признавалъ теперь предразсудками, порвавшимъ идейныя путы, которыя прежде связывали съ общимъ стадомъ его закаленную природу, чуждую плотскаго соблазна и всякой личной привязанности.

Несмотря на теплоту полудня Кириловъ почувствовалъ холодъ; быть можетъ, чувство злого одиночества, оледенившее его сердце, распространилось холодомъ на его ослабѣвшее тѣло. Онъ поднялся съ мѣста и побрелъ домой, такъ какъ это было его единственное убѣжище.

На площадкѣ передъ избой собралась цѣлая сходка. Въ трехъ верстахъ отъ Урочева протекала большая рѣка, по которой ежегодно проходили огромныя стада лососей, выплывавшія изъ захолустныхъ озеръ метать икру въ свѣжей проточной водѣ.

Благодаря стараніямъ Кирилова три ближайшіе поселка соединялись, чтобы загораживать езомъ одинъ изъ большихъ протоковъ, служившій дорогой для рыбныхъ стадъ.

Сѣти, необходимыя для лова, были даны Кириловымъ, но числились за различными домохозяевами, ибо иначе по обычаю половина улова должна была бы достаться собственнику сѣтей, и все предпріятіе превратилось бы въ полубатрацкую затѣю.

Промыселъ былъ обильнѣе всего въ срединѣ лѣта: высмотръ производился ежедневно, и всѣ хозяева, имѣвшіе пай въ езу, сходились къ дѣлежу. Они не довѣряли одинъ другому, но ставили больше всего въ вину другъ другу именно отсутствіе, такъ какъ оно подавало поводъ къ безконечнымъ будущимъ распрямъ. Кириловъ тѣмъ болѣе не могъ оставаться дома. Онъ былъ основателемъ общаго лова и имѣлъ два пая, и его отсутствіе на дѣлежѣ было бы навѣрное сигналомъ къ общей дракѣ и цѣлому ряду ссоръ впослѣдствіи.

Александръ Никитичъ записалъ дневное наблюденіе и переодѣлся. Всѣ пайщики были босы и засучили штаны до колѣнъ, такъ какъ дорога къ рѣкѣ по обыкновенію шла черезъ топь.

Езъ былъ сдѣланъ изъ свай, забитыхъ въ дно и соединенныхъ между собой крѣпкой деревянной рѣшеткой. Нѣсколько десятковъ лиственницъ и березъ, срубленныхъ подъ корень, было погружено въ воду, вершиной внизъ, передъ рѣшеткой еза.

Сверху онѣ были слегка привязаны къ перекладинамъ, а внизу теченіе прижимало ихъ къ езу, образуя плотный и упругій заплотъ. Десять широкихъ пролетовъ были загорожены сѣтями въ родѣ двойного коническаго мѣшка, укрѣпленнаго на жердяхъ и развернутаго по теченію. У берега стояли два челнока, сшитые волосяными веревками изъ тонкихъ досокъ, съ длиннымъ двойнымъ весломъ, изогнутымъ посрединѣ.

Промыселъ былъ обиленъ, изъ каждой сѣти вываливалась въ челнокъ груда отборной рыбы, и послѣ осмотра на пескѣ образовался цѣлый холмъ, блиставшій влагой и серебристой чешуей. Благодаря присутствію Кирилова, дѣлежъ прошелъ безъ особенныхъ инцидентовъ. Покончивъ взаимные счеты, пайщики раскрыли на разныхъ мѣстахъ берега свои погреба; то есть неглубокія ямы, накрытыя хворостомъ и травой, и сложили туда рыбу. Она должна была пролежать такъ до будущей весны, подгнить и даже перебродить и превратиться въ черное и горькое мѣсиво, пригодное для употребленія только при крайнемъ голодѣ.

Александръ Никитичъ непріязненно смотрѣлъ на своихъ сотрудниковъ. У него на берегу рѣки стояло импровизированное солильное корыто въ видѣ стараго челнока, наполненнаго крѣпкимъ растворомъ соли. Онъ вымачивалъ рыбу въ разсолѣ день или два, потомъ вывѣшивалъ ее на сушильню, гдѣ она подсыхала на вѣтру безъ всякой порчи. Но якуты упорно держались за свои ямы и не хотѣли даже пробовать его вяленыхъ балыковъ.

Мало знакомый вкусъ соли въ этой непривычной комбинаціи казался имъ противнымъ и горькимъ. Они утверждали, кромѣ того, что солить вяленую рыбу грѣшно и что такая вольность грозитъ уменьшить промыселъ. Впрочемъ, насчетъ рыбной ловли у нихъ было столько предразсудковъ, что они сами подчасъ путались и нарушали установленные преданіемъ запреты. Мережи были опять спущены въ воду, и вся компанія пустилась обратно. Кириловъ шелъ сзади и съ той же непріязнью смотрѣлъ на спины якутскихъ рыбаковъ, сбивавшихъ другъ друга съ узкой тропы. Ему вдругъ стало ясно, что онъ уже давно ненавидитъ этихъ дикарей, съ которыми у него нѣтъ ничего общаго, которые охотно принимаютъ подарки и дешевые товары, но не обращаютъ вниманія на самые полезные совѣты и указаніи. Разговаривать съ ними, даже смотрѣть на нихъ было несказанно противно. Онъ нетерпѣливо жаждалъ возможности опять уединиться отъ этихъ грубыхъ и докучливыхъ представителей жалкаго человѣческаго рода. Наконецъ, поселокъ затемнѣлся впереди. Кириловъ прямо направился къ своему дому, вошелъ внутрь и плотно закрылъ за собой дверь. Якуты, не останавливаясь, разбрелись по домамъ. Они не привыкли заходить къ Кирилову безъ опредѣленнаго дѣла. Они хорошо видѣли, что онъ сердится, и поводомъ къ этому считали свои рыбныя ямы. Безпокоить русскаго, когда онъ сердитъ, ни у кого не было охоты. Они твердо знали, что русскіе въ гнѣвѣ опасны, ибо нѣкоторые поселенцы запечатлѣли въ ихъ памяти припадки своего гнѣва кровавыми слѣдами.

Однако Александру Никитичу недолго пришлось просидѣть одному. Не болѣе какъ черезъ пять минутъ кто-то закопошился снаружи, и дверь медленно поднялась, слегка вздрагивая и какъ будто стараясь упасть обратно. Тонкая фигура Хаспо показалась на порогѣ. Руки ея были заняты маленькимъ теленкомъ, мокрымъ и дрожащимъ отъ холода. Коровница тоже вымокла съ головы до ногъ, и на полу юрты уже образовались широкіе подтеки отъ ея разбухшей обуви.

— Изъ озера вытащила! — сказала она, обращаясь къ хозяину, — изъ самаго омута!.. Прямо съ обрыва свалился глупый! — прибавила она, обтирая мокраго теленка пучкомъ травы и протягивая его слегка впередъ. — Ушибся бѣдненькій!

Кириловъ, сидѣвшій на узкой скамьѣ въ глубинѣ юрты, помедлилъ нѣсколько секундъ, потомъ поднялся навстрѣчу. Это былъ его любимый теленокъ, пестрый съ большими ушами, не умѣвшій даже ходить, какъ слѣдуетъ. Онъ торопливо разогрѣлъ воду въ желѣзномъ котлѣ, потомъ обмылъ теленка съ головы до ногъ, вытеръ его насухо сѣномъ и положилъ на мягкое травяное ложе за загородку. Хаспо не помогала ему, однако не уходила. Стоя у порога, она пристально, но незамѣтно наблюдала за хозяиномъ и чувствовала какое-то смутное безпокойство.

«Какой онъ скучный!» — сказала она мысленно самой себѣ.

Александръ Никитичъ дѣйствительно двигался, какъ во снѣ и возился съ теленкомъ почти машинально, думая совсѣмъ о другомъ.

Стоять дольше однако было невѣжливо. Хаспо тихонько вздохнула и вышла за дверь. Александръ Никитычъ подвинулъ скамью и усѣлся противъ теленка, дрожавшаго на своей травѣ. Онъ посмотрѣлъ съ сожалѣніемъ на бѣдное маленькое существо и въ то же время подумалъ, что это послѣдняя нить симпатіи, соединяющая его съ окружающимъ міромъ.