Владимир Богораз - Колымские рассказы

Молодая девушка не отвечала. Наступило непродолжительное молчание. Рыбковский все посматривал на свою собеседницу, хмурясь и меняя положение головы. Быть может, это происходило оттого, что солнце било ему прямо в глаза, и ему было неловко смотреть вперед.

— Марья Николаевна, — опять заговорил он, — вы еще внове. Вам трудно себе представить, как здесь приходится чувствовать. Но вы все-таки попробуйте. Живет человек год за годом, один, без общества, без цели, без занятий, не знает, для чего он живет теперь, и теряет надежду, что когда-нибудь будет жить для чего-нибудь. Ему не к чему приложить свои силы, нечем занять свой ум, а грудь его переполнена чувствами, которые еще ни разу не успели найти себе удовлетворения на земле, которые просятся излиться, ищут выхода и не находят его…

Голос Рыбковского вибрировал красноречивее его слов. Разговор положительно принимал опасный оборот, но никто из собеседников не думал об этом. Впрочем, молодая девушка, быть может, немного думала.

— Не знаю! — сказала она после короткой паузы. — Я с вами не согласна. Когда человек оторван от людей, ему остается природа. Природа — это откровение, новая жизнь. Посмотрите на этот свет!

Она широким жестом указала на блестящую реку, расстилавшуюся вокруг лодки и горевшую под яркими лучами июльского солнца, как расплавленное золото.

— Этот блеск имеет язык. Он может заменить то недостающее общество, о котором вы говорили. Боже мой! Как долго я была лишена всего этого!.. Посмотрите на эту прозрачную глубину, где так ясно отражаются наши тени! Мне кажется, будь я одна, я в состоянии была бы заговорить с призраком, что глядит мне в глаза из сверкающей воды…

Рыбковский хотел возразить, но молодая девушка перебила его.

— Смотрите, — сказала она весело, — вон лодка плывет. Это ваши кататься едут.

Лицо ее осветилось чисто детским оживлением. Глядя на нее теперь, трудно было бы подумать, что минуту тому назад она вела меланхолический и отвлеченный разговор.

От широкой серой песчаной полосы, протянувшейся над низким и ровным угорьем лугового берега и испещренной неводным вешалами и опрокинутыми карбасами [2] Карбас — лодка. , отделилась небольшая лодка, довольно быстро двигавшаяся поперек течения. Река была так широка, что нельзя было разглядеть людей, сидевших в лодке. Видно было только, что их несколько — четыре или пять человек. На передней скамье гребли двое, и можно было различить, как их головы расходятся при каждом взмахе весел. На корме сидел один с кормилом в руках. Посредине лодки тоже были люди, один или двое. Рыбковский и его спутница, впрочем, хорошо знали, кто может выехать кататься на реку из пустынного Нижнеколымска в это теплое летнее время, когда коренные жители разбрелись по отдаленным тоням и заводям и с ожесточением занимались промыслом, запасая себе на зиму рыбу.

Рыбковский вдруг схватил весла и, проворно надев дужки, уже собрался сделать первый взмах, но спутница остановила его.

— Вы куда? — сказала она с удивлением. — Видите, они сюда едут. Разве вы не хотите дождаться?

Она поднялась со скамеечки и приложила руки к глазам в виде щита, пристально присматриваясь к лодке, прорезывавшей реку.

— Четверо! — об'явила она наконец. — А посредине еще что-то чернеет, но это не человек — не движется.

— Ау! — звонко и весело крикнула она, вдруг отнимая руки от глаз и прикладывая их ко рту в виде рупора.

— У-у! — донеслось с берега. Это отвечали люди, ехавшие в лодке.

Рыбковский смотрел довольно сердито. Он, повидимому, не разделял оживления своей спутницы.

— Чего вы хмуритесь? — капризно сказала она, заметив его кислое лицо. — Я не люблю, когда на меня глядят так сердито.

Рыбковский не отвечал.

— Семен Петрович, — заговорила она просительным тоном, — разгладьте ваши морщины. Ей-богу, я не могу выносить, когда мои собеседники имеют такое лицо, — тем более вы. Вы делаете меня нервною. Ваши глаза хотят сглазить мой праздник. Улыбнитесь, пожалуйста, прошу вас.

Рыбковский вдруг улыбнулся.

— Какой праздник? — спросил он, недоумевая. — Кажется, именины ваши уже были.

— Праздник солнца, — сказала с важностью девушка. — Я ведь вам сказала, что я солнцепоклонница. Такой чудный день лучше всяких имении.

Через несколько минут вторая лодка уже выходила на середину реки, придвигаясь ближе и ближе.

Гребцы выбивались из сил, быть может, стараясь показать свое рвение перед лицом юной зрительницы.

Человек, сидевший слева, засучил рукава до локтей и при каждом взмахе закидывал веслом, как можно дальше назад, потом изо всей силы двигал его вперед, приподнимаясь на ноги и крепко стискивая круглую деревянную ручку своими сухощавыми руками. Это был высокий молодой человек с длинными белокурыми волосами, закрывавшими уши, в белых очках с золотой оправой, как будто подобранных под цвет волос и приставших к тонкому и острому носу так крепко, как неотделимая составная часть этого бледного лица. По лбу гребца катились крупные капли пота, стекавшие под очки, но он не имел времени утереться и только поматывал головой, стараясь придать стекавшей влаге иное направление. Наряд его состоял из парусиновой блузы, подпоясанной ременным кушаком, и высоких мягких сапог местной работы, покрывавших всю ногу и скрывавшихся под вздутыми парусиновыми полами блузы.

С правой стороны греб маленький коренастый человек с коротким туловищем, облеченным в куртку серого сукна, и с такими короткими ногами, что они не достигали даже до перекладины, служившей точкою опоры. На голове его сверкала небольшая, но яркая лысина, еще более лоснившаяся от пота и от лучей солнца. Недочет в волосах на голове, впрочем, с изобилием возмещался широкой рыжей бородой, разросшейся во все стороны наподобие чертополоха.

Он греб, откидываясь назад и отбрасывая голову вверх с такой энергией, как будто ему хотелось оторвать ее долой и бросить в воду через нос лодки.

На корме сидел человек могучего телосложения, с совершенно седыми волосами и длинной седой бородой, спадавшей веером до половины груди. Несмотря на жаркую погоду, он был в куртке из копченой замши, подбитой пыжиковым, правда, довольно вытертым, мехом. Через плечо на самодельной ременной перевязи висело двухствольное ружье, с замками, заботливо перевязанными лоскутом весьма грязной тряпки, чтобы предохранить их от водяных брызг.

Посредине лодки на двух тонких досках, брошенных поперек опругов [3] Шпангоуты. , стоял человек с обнаженной головой, совершенно лишенной волос и блестевшей на солнце, как биллиардный шар. Он был одет в старое летнее пальто светлозеленого цвета, повидимому с чужого плеча, так как оно ему достигало до пят. Лодка была довольно неустойчива, а гребцы гребли сильно и неровно, и ему стоило большого труда сохранять равновесие стоя. Но он ни за что не хотел под’ехать к передней лодке в непрезентабельной позе пассивного пассажира, скорчившегося на дне рядом с кладью. Его беспокойные руки то-и-дело порывались согнуться фертом для пущего удальства. К сожалению, его поминутно качало то вправо, то влево, и он должен был хвататься за борта, чтоб не свалиться в воду. Черная кучка, лежавшая возле него на середине лодки, оказалась больший пестрым ковром, сложенным вчетверо и брошенным поверх какого-то ящика или корзины, стоявшей на досках.