Владимир Богораз - Развязка

Отношения Маши и Бронского за минувшие несколько месяцев имели странный характер. Маша пробовала продолжать своё наивное, беззастенчивое ухаживание, но, к её великому удивлению, Бронский поддавался меньше, чем в первый раз, и не хотел отвечать на её откровенные вызовы. В то же время он не уклонялся от общества Маши, по-видимому, даже искал его, для чего тесные пределы полярного городка давали столько случаев. Он любил также разговаривать с нею, расспрашивал её об её семье и об оригинальных нравах и нищете Голодного конца в зимнее время. Он старался рассказывать ей о России и о других земных государствах и, в конце концов, внушил ей охоту выучиться грамоте. При помощи Ратиновича ученье пошло быстро, и теперь Маша уже довольно бегло могла прочесть такие произведения школьной музы как "Птичка и дети" или "Сиротка".

С пассивностью, свойственной северным женщинам, Маша кончила тем, что покорилась Бронскому, и ввиду того, что её собственный путь оказался неудачным, решила ожидать и предоставить инициативу Борису, который, впрочем, до сих пор не делал решительного шага к сближению.

Наступило продолжительное молчание. Оба они сидели совершенно тихо, так тихо, что стайки хохлатых турухтанчиков, уже занятых первыми битвами любви, перепархивали через их головы так непринуждённо, как будто они составляли часть рогатого древесного ствола, служившего им сиденьем.

Из-за небольшой песчаной косы выплыла группа лебедей, штук восемь или девять, и, медленно проплыв по забережью, выбралась на закраину льда, который в этом месте сохранил прежнюю гладкость. Большие белые птицы несколько раз прошлись по ледяной поверхности, как бы разминая ноги. Быстрота их шага постепенно увеличивалась, они бегали взад и вперёд, описывали круги, приседали, опять поднимались; другие останавливались на месте и застывали в неподвижной позе, поджав одну ногу и вытянув шею, потом опять пускались в свою своеобразную пляску и гонялись друг за другом тяжело и грациозно, не обращая внимания на то, что лёд под их ногами дрожит и готов отколоться и пуститься вниз по реке.

В их густых белых перьях пробегали волны как бы от скрытого желанья, которое разгорается и стремится вырваться наружу. Они соединялись вместе и обвивали друг друга длинными белыми шеями и распускали крылья и как бы обнимались ими.

Вся стая пела, испуская громкие разнообразные звуки, похожие на игру духовых инструментов и по временам соединявшиеся вместе в странную своеобычную гармонию. Лебедь-трубач производит такие звуки в начале весенней любви, хотя общепринятая традиция приписывает это минутам его смерти.

Эта пляска и пение больших птиц, тяжёлых как овцы и гибких как белые змеи, представляли необычайное зрелище. В ней было какое-то томление, сладкое и вольное, сильное и беспокойное, как в любом проявлении природы, откровенной в своих стремлениях и прекрасной в каждом сокращении своих живых членов.

И вдруг Маша почувствовала, что рука юноши поднимается и ищет её руки. Она ответила на пожатие так же быстро и непринуждённо, как молодая самка лебедя отвечает своему другу на объятие крыла...

-- Машенька, -- сказал Бронский негромко, -- а, Машенька!

Девушка не отвечала и ожидала.

-- Пойдёшь за меня замуж, Машенька?

Наступила пауза, ещё более продолжительная.

Бронскому показалось, что он может просидеть так до полуночи, не получая ответа на поставленный вопрос.

-- Не пойду! -- тихо сказала Маша, но рука её осталась в руке молодого человека и сохранила нервную теплоту, готовая снова ответить на пожатие юноши.

-- Отчего? -- скорее подумал, чем сказал Бронский.

-- Куда поселенца дену? -- объяснила девушка самым простым тоном. -- Если собака ластится, так её грех отогнать, не то человека.

-- Поселенца?.. -- молния гнева пробежала по лицу Бронского, зажглась румянцем на щеках, мелькнула в его глазах, и оттуда как будто перекинулась в спокойные голубые глаза молодой девушки и отразилась в них лёгким упрёком.

-- Все вы, мужики, ласые на здоровых, -- заговорила она, -- а поселенец меня больную призрел. Я в боли три месяца лежала, вся ранами изокрылась. На, посмотри-ка!

Она засучила рукав и показала два широкие белые шрама на сгибе руки, пониже локтя.

-- Я на голой земле валялась, -- продолжала Маша, -- никто мне крохи не бросил, подстилки под меня не подкинул. Кабы не поселенец, я бы голодом пропала. Он меня из своих рук кормил. Сам раны мои перевязывал, поселенец Иван...

Бронский ничего не сказал, но только поднял руки и крепко скрестил их на груди, как будто удерживая что-то, грозившее вырваться наружу.

Раздражение девушки тотчас же утихло.

-- Ты сердишься, Боря? -- сказала она своим обыкновенным, ласковым, немного легкомысленным тоном.

Бронский покачал головой и не сказал ни слова.

Эти странные переговоры разрушали всякое представление о возможных отношениях мужской и женской любви, и в эту минуту он даже не знал, как относиться к словам и поведению Маши.

-- Боря! -- снова сказала Маша, в свою очередь касаясь руки Бронского. -- Хочешь так? -- она произнесла эти слова тихо, но так прямо и свободно, как будто предлагала ему переломить кусок хлеба на общей трапезе.

Бронский пережил короткое, но мучительное колебание, потом чувство его полилось в прежнее русло.

-- Опять ты?.. -- выговорил он с усилием. -- Уйди!

Он ощущал мучительный стыд, именно потому, что эта девушка была чужда стыдливости, по крайней мере, той, к которой приучили его тётки и сёстры, а ещё более книги с их преувеличением всякого благородства и щепетильности. Роли его и девушки были извращены, она смотрела на вещи и отношения снисходительным взглядом, который в цивилизованных странах известен только мужчинам, а он отказывался и отбивался от предложения, которое девять десятых его сверстников приняли бы без всякого раздумья.

Избегая лица девушки, он посмотрел перед собою и вдруг заметил, как широкая ледяная площадь раскололась перед его глазами поперёк, как раз по дорожной колее, потом передняя часть ещё раз раскололась уже вдоль, и большой кусок выдвинулся на прибрежную воду и тихо поплыл вниз. Пропадинская река разорвала лёд и этим разрывом как будто подчеркнула пропасть, существовавшую между его душой и сердцем этой странной полутуземной девушки.

Облако печали, смешанное с досадой, проступило в лице девушки при этом прямом отказе.

-- Жадный ты, скупой! -- заговорила она горячо и с упрёком в голосе и даже встала с места и остановилась перед Бронским. -- Все вы русские такие! Чего ты хочешь? Жениться хочешь, завладеть меня хочешь как вещь свою? Я не вещь твоя, я своя собственная...

-- Оставь меня! -- сказал Бронский глухим голосом.