Владимир Богораз - Развязка

Глава I

Это была тяжёлая каторжная работа, равную которой трудно сыскать даже в угольных копях и зимних соляных варницах. С раннего утра они стояли вдвоём у бревенчатого станка и распиливали на доски сырые брёвна, окостенелые под действием пятидесятиградусного мороза. Мёрзлое дерево поддавалось туго и только крошилось под пилой, издавая ноющий скрип как будто железо под напилком.

Бронский стоял в вышине, расставив ноги и упирая свои бесформенные меховые лапти о жидкие перекладины козел, укреплённых внизу. Февральское солнце светило на небе сквозь тонкие и перистые облака, но ветер дул с реки и, принося с собой струйки сухого снега, бросал их прямо в лицо Бронскому. Несмотря на усиленную работу и толстые рукавицы, подбитые волчьим мехом, ему знобило пальцы рук, и иногда ему казалось, что их концы, крепко прижатые к рукоятке пилы, прилипают к холодному дереву как мокрая кожа к мёрзлому лезвию топора. Он, однако, не сдавался и продолжал поочерёдно тянуть и подавать вниз свой конец пилы, настойчивым усилием заставляя её въедаться в оледенелые волокна дерева. Он как будто примёрз к своему шаткому пьедесталу, и его растрёпанная фигура, несмотря на постоянное движение труда, походила на приземистую статую, ещё не укреплённую на подножии и окружённую наскоро сбитыми лесами.

В пиле не хватало зубьев, и средина её постоянно застревала. Они извлекли её из груды хлама, сваленного в артельном амбаре, среди множества испорченных и ненужных вещей, и кое-как привели её в годный вид при помощи молотка и напилка.

-- Держи, держи!

Полуотпиленная доска отвалилась от бревна, упала на землю с глухим звоном как полоса тонкого льда и треснула поперёк. Мёрзлое дерево хрупко как стекло.

-- Чёрт!

Колосов, стоявший внизу, крепко выругался и выпустил из рук свой конец пилы. Получасовая работа пропала даром.

-- Пусть её черти пилят!

Он отряхнул опилки с серого ворота своей оленьей рубахи и быстро направился ко входу в избу. Даже изгиб его широкой спины выражал раздражение, и его шаги негодующе стучали по плотно утоптанной снежной дороге. Бронский неторопливо спустился со своего насеста, приставил пилу к станку, подобрал обломки доски и положил их поверх груды досок, правильно сложенных с левой стороны станка. Попутно он убрал топор, валявшийся на земле, и последовал за товарищем. Собственно говоря, он не одобрял таких незаконных перерывов, но он по опыту знал, что припадки разочарования Колосова очень непродолжительны, и торопился воспользоваться промежутком, чтобы размять ноги и несколько согреться в жилье.

Изба была низкая, но широкая, в две связи, как все пропадинские жилища; она не имела кровли, и её плоская крыша была покрыта только огромным пластом снега, отвердевшего под ветром и нависшего кругом тяжёлыми белыми стрёхами, с ледяными сосульками на солнечной стороне. По старой памяти она называлась школой, ибо она была построена во исполнение начальственного распоряжения, предписывавшего устройство якутской школы в центре Пропадинского округа. Впрочем, уже много лет новоотстроенная школа, вместе с управским домом, полицейским амбаром и другими казёнными зданиями Большого Пропадинска, была занята невольными пришлецами с юга, которые свалились в этот малолюдный уголок как снег на голову и вне этих казённых пристанищ должны были бы искать себе приют разве в лисьих норах на нагорной стороне реки.

С тех пор прошло около десятилетия, владение школой приобрело право давности, и три поколения приезжих сменились под её кровом. Но в эту зиму школа была превращена в столярную мастерскую. Калнышевский, ещё ютившийся в её заплесневелых стенах, выбросил вон свою кровать и постилал оленью шкуру, служившую ему постелью, прямо на верстаке. Каждое утро он свёртывал её в трубку и уносил на сохранение в чулан.

Ястребов стоял у верстака и при помощи большого рейсмуса, столярного циркуля, что-то тщательно размеривал на крепкой берёзовой доске, вычерчивая на ней различные кривые линии. На верстаке лежал самодельный чертёж, часть которого он перечерчивал на доску в увеличенном размере.

Ратинович возился над грудой сломанных ящиков, методически превращая их в щепки и извлекая из них искривлённые гвозди. Он складывал гвозди в кучку, потом тщательно выравнивал и выправлял их на небольшой слесарной наковальне. Выправленные гвозди он ссыпал в большую жестяную банку, уже наполненную до половины.

Калнышевский набил железный котелок комьями древесной "серы", сырой лиственничной смолы, и перетапливал её на огне, с тем, чтобы очистить её от хвои, сучьев и других неподходящих примесей.

Вся комната была заставлена кусками досок и брёвен, выпиленных и вырезанных по различным кривым линиям, то одиночных, то склеенных вместе. Часть их сушилась под потолком на жердях, протянутых от стены до стены. Другая с той же целью была нагромождена у камина с риском загореться от каждой случайно залетевшей искры.

В левом углу комнаты, несколько таких частей, соединённых вместе, лежали на полу, составляя две короткие дуги, сходящиеся под прямым углом. Это соединение напоминало зачаток корабельного носа, как будто это был эмбрион, первая клеточка, из которой в будущем, путём нового органического процесса, должно было вырасти судно.

Это, действительно, была попытка судостроения, порождённая тем же непреодолимым инстинктом, который заставил Робинзона Крузо сколачивать неуклюжее подобие лодки на необитаемом острове и заострил мужество Нансена, когда он пустился в своём парусиновом челноке наперерез Ледовитого океана.

Город Пропадинск стоял слишком близко от полярного моря, у тех самых берегов, которые известны человечеству почти исключительно по описаниям мореходных попыток найти проход сквозь непроходимые льды, назло бурям, морозам и встречным течениям.

Полярное море обладает странным притяжением для уединённых групп изгнанников, заброшенных сюда бурей, более жестокой, чем та, которая разбила суда Гудсона и Франклина, и история этих групп насчитывает подвиги, которые, с известной точки зрения, могут соперничать даже с плаванием Росса и Фробишера.

Поразительнее всех история двух смельчаков, которые отправились на небольшом туземном челноке вниз по огромной Лене и потом на тысячу вёрст вдоль глинистого мелководного и бурного морского прибрежья от селения Булуна до устья реки Яны. Они кормились по дороге охотой на птиц и рыбной ловлей, но в исходе короткого летнего периода, видя себя лицом к лицу с ужасной северной зимой, кончили тем, что направили свой челнок в ближайшую рыбачью заимку, а оттуда приехали в Усть-Янск. Почта из Усть-Янска до Якутска ходит так редко, что начальство узнало об их появлении и сдаче только через девять месяцев. Оно предписало оставить их на новом месте, ибо обратный путь был бы слишком затруднителен, если не для пленников, то для обычного полицейского конвоя.