Геннадий Николаев - Плеть о двух концах

Лешка, грустный и задумчивый, сидел на ступеньках первого зеленого. Чугреев свистнул, поманил его в машину.

— Жми сюда, научу ездить.

Лешка обрадовался, но из деликатности спросил:

— Вам, наверное, некогда, Михаил Иванович?

— Садись, садись, — подбодрил Чугреев. — Обещал научить — сделаю. Слово — железо.

Лешка торопливо влез на переднее сиденье. Чугре­ев, задумавшись, медленно развернулся на поляне, по­ехал по просеке в сторону Лесихи.

—Та-ак, — прогнусавил он, хмуро глядя перед собой. — Сперва разведаем, что ты знаешь про шоферское дело, а уж потом за учебу. Скажи-ка мне, что такое машина? Как ты понимаешь?

Лешка удивился, с недоумением заглянул ему в ли­цо,— серьезен! — подумал и сказал:

— Машина — это, ну, устройство, агрегат, что ли, для того, чтобы ездить.

— Все?

— Все.

— Это с твоей колокольни, а с моей — похитрее. Вот, смотри, — он выпустил руль, газик сразу завилял, покатился к траншее. Лешка уперся ногами в пол.

Быстрыми, точными движениями Чугреев выправил машину на дорогу. — Видал! А теперь вот, — он под­дал газу, машина рванулась, понеслась, запрыгала на ухабах. — Держись! — крикнул Чугреев и резко нада­вил на тормоз. Газик крутанулся, встал задом наперед.

— Понял? На «виллисах» этот фокус здорово получал­ся. Два-три оборота на мокрой дороге. Это мы в Гер­мании, пока стояли, забавлялись.

Он ловко, в два приема развернулся на узкой поло­се между лесом и траншеей, поехал в сторону Лесихи.

— Машина такая стерва — кто бы ни сел за руль, она уже готова, подладилась. Умный сел, и она умная, дурак сел, и она дура. Пьяный сел, и она пьяная. — Чугреев нахмурился, достал папиросы. — А еще есть машины-изверги. Во время войны давили нашего бра­та, как тараканов. Раз пришлось бегать от танка, в ов­раге спасся. Слабонервные не выдерживили, сами бро­сались под гусеницы. Потом видел на дорогах—рас­катанные в блин. Вот что такое машина, когда води­тели ставят идею превыше всего. А ты говоришь, ycтройство для того, чтобы ездить. Ты парень молодой, горячий, — сказал он, помолчав, — я, помню, таким же был. Рубишь сплеча, без оглядки. Живешь как бы сам по себе. А кругом ведь люди, всю жизнь придется жить с людьми.

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Леш­ка.

— Есть одно золотое правило безопасной езды, зна­ешь?

— Нет.

— Живи сам и давай жить другим. Ты его нарушаешь.

Они проехали километров девять. Слева открылась обширная поляна, знакомая Лешке по первой стоянке. Вот корявая пожелтевшая лиственница, на которой ког­да-то висел умывальник. Вот вмятины в земле — следы от колес вагончиков. Там — груда битых бутылок, то­же памятка. А дальше — желтовато-зеленый малинник, яркий среди тусклых прутастых березок. Здесь он впервые поцеловал Вальку...

Чугреев подрулил к лиственнице, выключил двига­тель. Стало слышно, как по мокрому брезенту крыши звонко били капли дождя, падавшие с веток листвен­ницы.

— Хороший ты парень, Алексей, только с такими понятиями далеко не уедешь. Забуксуешь. — Чугреев перегнулся через сиденье, откуда-то сзади достал журнал работ, слюнявя палец и быстро поглядывая на Лешку, начал листать страницу за страницей. — Я те­бе сейчас кое-что покажу. Вот. — Он загнут лист. — Ты все шумишь на Мосина, считаешь его халтурщи­ком, рвачом, а на самом деле...

«Мосин говорил правду!» — мелькнуло вдруг у Леш­ки. Он вспотел от этой мысли, сердце забилось часто и сильно. Чугреев пристально следил за ним иссиня-черными матовыми глазамй.

— Это вы приказали Мосину! — выпалил Лешка. — Это подло!

— Ты вот что, — сказал Чугреев, усмехаясь. — Учись говорить по-мужски, а не по-бабьи. Возьми себя в руки и не бросайся словами, как мячиками.

— Воспользовались его безвыходным положением.

— Ты знаешь, что такое приказ?

— Я знаю, что такое совесть!

— А ну-ка, совестливый, реши-ка одну задачку, — и, повышая голос, чтобы не дать Лешке заговорить, Чугреев продолжил: — Война. Ты командир роты. Дра­пал, драпал со всем фронтом, наконец занял оборону. Окопался в чистом поле, лежишь — не дышишь. Перед тобой село, в селе немцы. Раскатали дома, нарыли дзоты — не сунешься. Смотришь на них, и тоска поса­сывает: неужто настанет тот злой час, когда тебе, имен­но тебе, а не какому-то усатому дяде придется выки­нуть себя из окопа и бежать зверем по ровнехонько­му полю, ловить встречные пули, пока не ткнешься башкой в землю.

Чугреев торопливо закурил, жадно затянулся не­сколько раз подряд, заговорил, выдыхая на Лешку дым.

— Так вот. Узнаешь об этом внезапно: командира роты Брошена Алексея срочно к майору. Ползешь в блиндажик. Майор Тарышев Аркадий, редкий был человек, почти старик, но железный. Ротных звал по имени.

— Ну, Алексей...

Только сказал так, а ты уже понял: вот он, тот злой час, дождался. Да и по другим ротным видно — за­твердели.

— Ну, Алексей, выдавай своим орлам остатки спирта. Через час подъем.

А ты знаешь: армия отступает, не сегодня-завтра и твоя дивизия откатится на тридцать-сорок километров от этого проклятого села.

— Что случилось, Аркадий Дмитриевич? — якобы удивляешься ты.

— Получен приказ взять село.

— В роте двадцать семь человек, люди измотались, голодные.

— Знаю, — твердо говорит он.

Ты, конечно, возмущаешься:

— Товарищ майор! Это безрассудство, пустое крово­пролитие. Зачем посылать людей на верную смерть?

Он смотрит на тебя, бледнеет, но еще сдерживается.

— А что ты предлагаешь, ротный?

— Не выполнять приказ!

Он вытаскивает пистолет, передергивает затвор...

— Ну-ка, Ерошев Алексей, твое решение, быстро! — гаркнул Чугреев и начал считать:

— Раз... два...

У Лешки растерянно забегали глаза. Чугреев при­щурился, подался к нему всем корпусом, сказал жест­ко, сквозь зубы:

— Ты гаркнул бы: «Слушаюсь!», стукнул бы стоптан­ными каблуками и пополз поднимать роту.

— Это вы так сделали!

— Каждый сделал бы так! И поверь, после атаки, ес­ли бы ты чудом остался жив, ты стал бы другим чело­веком.

— Мы с вами разные люди. Майор застрелил бы ме­ня за неповиновение.

— Это называется дезертирство в смерть. Были и такие, их как собак, выкидывали за бруствер. А кто бы немцев бил, если бы все были такие, как ты, щенок! — Тяжело дыша, он раскрыл журнал, швырнул Лешке. — Вот еще одна задачка...

Лешка сразу узнал развалистый почерк отца.

«В связи с пуском химкомбината в декабре с. г., приказываю: установить срок полного окончания мон­тажно-сварочных работ, включая продувку природным газом, 1 декабря с. г. Ответственность за выполнение срока возложить на т. Чугреева М. И. Начальник СМУ-2 П. Ерошев».

Ниже была приписка печатным чугреевским почер­ком: «Замечание. При данном составе бригады и тех­нических средствах трассу невозможно закончить к 1 декабря. Бригадир СМУ-2 М. Чугреев».