Фёдор Достоевский - Полное собрание сочинений. Том первый. Бедные люди. Повести и рассказы (1846-1847)

Так же как «Бедные люди», «Двойник» генетически во многом связан с художественным миром Гоголя и с поэтикой гоголевских петербургских повестей. На это указывала уже прижизненная критика (см. об этом ниже). Основные сюжетные узлы повести — поражение бедного чиновника (фамилия Голядкин образована от «голяда́, голядка», что, по Далю, значит: голь, нищета — см.: Даль, т. I, стр. 372) в неравной борьбе с более богатым, поставленным выше него на иерархической лестнице соперником в борьбе за сердце и руку дочери «его превосходительства» и развивающееся на этой почве безумие героя — непосредственно продолжают сходные ситуации «Записок сумасшедшего». Другой главный мотив повести — столкновение героя со своим фантастическим «двойником» — также (хотя и в зародышевой форме) уже содержится в гоголевском «Носе». В гоголевские иронические тона окрашен — по-видимому, вполне сознательно — ряд отдельных эпизодов повести (так, разговор героя с лакеем Петрушкой по поводу кареты в гл. I напоминает начальные сцены «Женитьбы», а описание бала в начале гл. IV выдержано в стиле гоголевских комических описаний — ср. описание вечеринки у губернатора в гл. I первого тома «Мертвых душ»).

Так же как гоголевские чиновники, господин Голядкин — усердный читатель «Библиотеки для чтения» Сенковского и булгаринской «Северной пчелы». Из них он почерпнул сведения об иезуитах и министре Виллеле (стр. 131, 132), о нравах турок, об арабских эмирах и пророке Мухаммеде (стр. 135, 158; издатель «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский был ученым-арабистом и печатал в своем журнале материалы о Востоке), «анекдотцы» о «змее удаве необыкновенной силы» и двух англичанах, приехавших нарочно в Петербург, чтобы «посмотреть на решетку Летнего сада» (стр. 156–157), которые составляют любимую тему его размышлений и разговоров. Пародируя в рассказах Голядкина материалы «Северной пчелы» и «Библиотеки для чтения», рассчитанные на обывательский вкус, Достоевский, следуя примеру Гоголя, соединяет в «Двойнике» изображение призрачного духовного мира человека-«ветошки» с сатирическими выпадами против Сенковского и Булгарина.

Наконец, к Гоголю восходят имена многих персонажей «Двойника» (Петрушка, Каролина Ивановна, господа Бассаврюковы и др.) и даже самый метод образования имен и фамилий героев со скрытым значением (Голядкин) или нарочитым подчеркиванием их комического фонетического неблагозвучия (княжна Чевчеханова). [37] О лексических и стилистических элементах гоголевской поэтики в «Двойнике» см.: Виноградов, стр. 206–213, 239–248; Бем, Личные имена, стр. 424; Альтман, стр. 452–457; Белый, стр. 285–287.

Во многом следуя за Гоголем, Достоевский, однако, как справедливо указал В. В. Виноградов, переключает действие повести в иной — трагико-фантастический — план. Он придает развертыванию событий значительно более динамический характер, чем это было у Гоголя, сближая точки зрения героя и рассказчика и изображая события в том фантастическом преломлении, какое они получают в потрясенном и лихорадочно возбужденном воображении главного героя. Сюжетом повести становятся не только реальные события, но и «роман сознания» Голядкина (см.: Виноградов, стр. 279–290; ср.: Бем, стр. 139–163; Кирай ).

Уже в «Бедных людях» молодым Достоевским были намечены две социально-психологические темы, получившие дальнейшее развитие в «Двойнике». Это тема низведения дворянско-чиновничьим обществом человека до степени грязной и затертой «ветошки» и являющаяся ее оборотной стороной тема «амбиции» человека-«ветошки», задавленного обществом, но при этом не чуждого сознания своих человеческих прав, которое проявляется у него нередко в форме болезненной обидчивости и мнительности. Оба названных мотива получили углубленную психологическую разработку в истории помешательства Голядкина. Изгнанный из сердца Клары Олсуфьевны и из дома своего покровителя Олсуфия Ивановича, Голядкин внезапно ощущает непрочность своего положения — и его потрясенное воображение рисует ему возможность замещения не только его места на службе, но и самой его личности другим, более ловким искателем, во всем подобным ему и отличающимся от него лишь своей моральной беззастенчивостью. С трагической темой заместимости одного обезличенного обществом человека-«ветошки» другим в повести сплетается другая — тема мучений совести Голядкина, вызванных растущим у него вместе с развитием безумия чувством нравственной вины перед собой и другими, вины, делающей его самого в какой-то мере психологически подобным ненавистному ему «двойнику», а потому и ответственным за поступки последнего (отсюда мучающие героя воспоминания о его собственном «предательстве» — обмане Каролины Ивановны, которой он когда-то обещал жениться на ней, но которую потом оставил в надежде на более выгодный брак с Кларой Олсуфьевной).

Формула «человек-ветошка», встречающаяся уже в «Бедных людях» (стр. 68, 79), могла быть в известной мере подсказана Достоевскому романом И. И. Лажечникова «Ледяной дом», где в гл. III ветошкой Бирона назван его любимец Кульковский (см.: И. И. Лажечников. Ледяной дом, ч. I. М., 1835, стр. 70; о любви Достоевского к этому роману и его автору см.: Достоевский, А. М., стр. 69; Яновский, стр. 805). Но лишь Достоевский наполнил эту формулу глубоким трагическим содержанием, превратив ее в обобщенное выражение судьбы забитого и униженного человека, страдающего от потери своих человеческих прав.

Чувствуя свою беззащитность перед лицом враждебного мира, грозящего превратить его в «ветошку», Голядкин хочет найти опору в самом себе, в сознании своих прав как «частного» человека, свободного вне службы и хотя бы здесь никому не обязанного отчетом за свои действия. Но именно тут-то его и ждет комическое и унизительное поражение. Самая личность героя обманывает его, оказывается лишь непрочным, иллюзорным прибежищем, неспособным противостоять окружающим его «подлецам» и «интригантам» (см.: Анненский, стр. 31–38; Евнин, стр. 11–15, 19).

Оказавшиеся в центре внимания Достоевского в «Двойнике» мотивы обезличения человека в чиновничьем мире (вследствие чего он может быть легко замещен другим чиновником — «двойником») и его внутреннего раздвоения, вытекающего из борьбы противоположных нравственных побуждений, получили разработку не только в творчестве Гоголя, но и в творчестве ряда других русских и западноевропейских предшественников и современников Достоевского. В особенности широко эти мотивы были разработаны Э. Т. А. Гофманом, который в своих романах («Эликсиры сатаны», «Житейские воззрения кота Мурра») и новеллах («Выбор невесты», «Крошка Цахес», «Двойники» и др.) дал блестящие и разнообразные образцы гротескно-романтической трактовки темы двойников, связав ее с мотивами безумия (и шире — потрясенного сознания) героев. Отсюда многократно отмечавшиеся «переклички» между «Двойником» и новеллистикой Гофмана; многие ее образы и ситуации, хорошо известные молодому Достоевскому, должны были возникать у него в памяти и творчески учитывались им при работе над «Двойником» (см. об отдельных гофмановских мотивах в «Двойнике»: Кирпичников, стр. 332–333; Родзевич, стр. 222–230; Евнин, стр. 17–19; о параллелях к «Двойнику» в творчестве Э. По см.: Виднэс ).