Марьян Беленький - Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку

— Так ты, получается, дочура нашего Маэстро, директора Рижского интерклуба? — спросил я, разобравшись в «несуразности».

— Он мой дядя.

— Понятно.

Настоящего имени Маэстро я не знал. Поговаривали, что он добивался разрешения на репатриацию в Испанию. Тогда я впервые услышал это загадочное слово — репатриация. Мне представлялось, оно имеет испанские корни. Но через два года, когда моя сестра Сильва с мужем Майрумом подала документы на выезд в Израиль, убедился, что корни у него и еврейские, а шире — международные. Но в тот момент, слушая, как Ада поторапливает моего приятеля — «опоздаем на поезд!», я еще не задумывался ни о репатриации, ни о Тель-Авиве, а просто-напросто не представлял, на что решиться: ехать — не ехать? Нет, не в Израиль. Ехать — не ехать на Гаую, если ОНА не пришла.

Ада-Гренада постучала пальчиком по выпуклому стеклышку наручных часов.

— Опаздываем! Наш экипаж уже под парами. Следующий только через сорок минут.

— У нас на носу ЗАГС, — промямлил я в оправдание.

— А у нас — секс! — засмеялась своей доходчивой шутке кругляшка-милашка.

ПростоФиля взял девушку за кисть, лишний разок доставив себе удовольствие, тоже постучал пальцем по выпуклому стеклышку ее часов и напомнил со значением в голосе:

— В Риге не ждут больше пятнадцати минут. Молчать на эту тему нельзя. Имей к себе уважение.

— Ладно, — потеряно отозвался я, взвалил мешок с палаткой на плечи и двинулся на перрон.

Мое место на Гауе — это…

Главный ориентир — станция Царникова, а не Гауя.

Итак, чтобы найти меня в палатке на узаконенном в 1968 году месте надо, в первую очередь, выйти из электрички Рига — Саулкрасты. Где? На станции Царникова. Затем перейти через железную дорогу, углубиться в лес, забирая влево, и идти, идти сквозь заросли до появления большой, в половину футбольного поля, продолговатой поляны. Здесь… Опять-таки здесь не укорениться. Почему? Потому что здесь как раз и располагаются по наивности липовые туристы — приезжанты, не имеющие привязки к местности и мешающие друг другу. Я выискиваю в конце большой поляны, в самой близкой точке от Гауи, узенькую тропку, показанную мне по секрету местным аборигеном Симоном Мурниеком, и двигаюсь сквозь непроходимые якобы джунгли дальше, пока не оказываюсь на берегу реки, в самой ее широкой части.

Маленькая травяная площадка, окаймленная кустами, 6 х 6, за ней протока с питьевой водой. Разбивай палатку, раскладывай костерец и готовь удочки. Уха обеспечена. А если рак на горе свистнет, то и…

Нет, ночных лобзаний мне сегодня не дождаться. Скорей, необходимо как-то сосредоточиться — чуть ли не до восхода солнца — на вечернем клеве, чтобы не испортить моему линотиписту его ночную «рыбалку».

Легко сказать, но трудно исполнить, в особенности под бутылочку «сухарика». Одну, вторую. У «сухарика», следует заметить, одно прилипчивое правило: после энного по счету стакана — тянет в кусты.

Нет-нет, не секса зазывного ради, а по малой, столь же зазывной нужде. И мужчин тянет, и женщин — без разбора. Вот нас и потянуло — меня, ПростоФилю. А под наши разовые исчезновения, милашка-кругляшка и выдала:

— Я всегда завидовала пацанам. Встают они с теплой кровати, и из своего спанья в умывальник — пись-пись! А мне тащиться в холодную уборную — брр, как вспомню!

— Здесь все удобства во дворе, — попробовал попасть в струю мой приятель — путаник. — Помочь?

— Сама справлюсь.

Я проводил ее взглядом и сказал Филе.

— Знаешь, я пойду.

— Брось! Чего тут стесняться?

— Я не об этом. Не понимаю, почему Лариса не пришла. Случилось что…

— Если бы случилось — позвонила.

— Не звонила…

— Вот и ты не гоношись. Учить надо. А то думают о себе, думают, будто они перины-балерины.

— Примы-балерины, Филя!

— Перестань поправлять! На этот раз — шутка.

— Я ее люблю.

— Кого? А-а… А она? Выманила тебя в ЗАГС и сказала — «адью, пока официально не распишемся на всю жизнь»? Так, что ли?

— В ЗАГС нам 22 августа.

— Значит, 22-го и появится, как миленькая, прямо у входа в ЗАГС. «Здравствуйте, прошу любить и жаловать!»

— Не понял я тебя, Филя.

— А что тут не понять? Дело ясное, что дело темное.

солнцепеке.

— Мудрило ты, Филя! И все твои объяснения того…идиотского порядка! — покрутил я пальцем у виска, психанув. Отвернул рукав куртки, посмотрел на часы: было около семи вечера, на электричку успею. А там — и домой. Не должно быть такого, чтобы ОНА не позвонила, не объяснилась. Говорила — любит, и я говорил — люблю.

И сорвался я с места, пошел, побежал через заросли, позабыв о рыбалке.

— Звонили? Нет? — обрушился я на ошарашенных моим нежданным возвращением родителей, несколько часов назад проводивших меня в турпоход.

— Никто не звонил, — сказал папа и пошел смотреть телевизор.

— Твоя девушка приходила, — сказала мама, убирая со стола.

— Моя Лариса?

— Наша Руфиночка, дочка Кларочки, с Большой Арнаутской.

— А-а, это та одесситка?

— Тетя ее — рижанка!

— Мне от этого не легче.

— Послушай, не спеши так со своими глупостями. Тетя ее — эта твоя учительница по математике в вечерней школе. Мария Исааковна.

— Что с того, мама?

— А то, что Мария Исааковна сказала нашей Руфиночке: «Он из такой семьи, что бери его обеими руками и не отпускай!»

— И вы меня сразу отдали? — засмеялся я.

— Почему сразу? Ты бы слышал Руфиночку на пианино — Ван Клиберн, только без конкурса Чайковского и путевки в Москву.

— Мама! У нее есть какие-то опознавательные знаки, кроме «пианино»? Фамилию у нее ты хоть спросила?

— Она такая активная, что я как-то забыла. А фамилия… фамилия… Должна быть еврейская. У Кларочки фамилия была Шварцман.

— В следующий раз спроси.

— Она тебе уже понравилась, да?

— Мама, ты мне нравишься с рождения. Но это не значит…

— Я тебе не гоню на ней жениться. Но присмотреться имей все же желание. Ты еще никогда не был в Одессе. А здесь такой случай… Поедешь, посмотришь, познакомишься с родственниками. Они там все одесситы.

— И у меня одесситы. Может быть, я уже устал от одесситов, мама?

— Как можно устать от одесситов? Не будь войны, то и тебя родили бы в Одессе! Я этому Гитлеру голову готова оторвать, что он загнал нас в эвакуацию, и дети наши теперь, как иностранцы. Сильва — из Одессы. Ты — из Оренбурга, Боря — из Риги. Три заграничные республики в одной семье! Здравствуйте, приехали! Украина — Россия — Латвия! И как это я не заметила, что рожала каждый раз на другой нашей родине. А если завтра война, если завтра в поход? Вам ведь, Боже упаси, воевать придется. Сильва — за Украину, ты — за Россию, Боря — за Латвию. И кто тогда свой, кто тогда враг? Господи, поедем лучше в Израиль.