Марьян Беленький - Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку

Мне фразой цветистой и нерасхожей хочется щегольнуть. Она на языке, словно яблоко на терке.

— Луна… — вываливается отдельными крохами слов. — Представь, мы на Луне. Вокруг… как их?… селениты вокруг. А оркестр лунный вальс играет… А?

— Не вальс, а танго.

— Пусть танго, — соглашаюсь.

— Мы же… мы не мудреные селениты, а просто лунатики.

И мягкая, но в колючих искорках, улыбка затаилась в твоих зрачках. Их антрацитная глубина вобрала меня в зазеркальную тьму, как в колодец. И я потерялся. Будто сам в себе потерялся. Или… уже в тебе?

Помню: скамейка, одна из семейства «наших». Рядом, на гудроне, сдвоенность теней, высвеченных парковыми фонарями.

Теням легче намного. Без звука и всякого волнения — слились.

А нам?

Нам надо учиться у собственных теней.

Пальцы ощупью овладевают таинством.

Они, как тени, соприкасаются. Они, как тени, вместе.

Здравствуй, чужая ладонь! Здравствуй!

Здравствуй и ты, чужая жизнь! Здравствуй!

А звезда — одна из многих — скатилась вниз, как слеза. Но слеза — радости или печали?

— Кто-то умер, — сказала ты. — Есть такое поверье: падение звезды предрекает смерть.

Закатилась чужая звезда. Но на каждую смерть — по закону природы — приходится чье-то рожденье.

— Пусть сегодня родились мы, — говорю я, прощаясь.

И вновь две одинокие фигуры встретились посреди шахматного поля.

— Лариса!

Я поднял глаза и увидел свое отражение в глубине твоих зрачков. Я остался в тебе, увидел я.

И рефреном отдается.

Я не могу без тебя!..

Не могу без тебя!..

Без тебя!..

Я!..

— Сушите уши на осень, иначе не на что будет лапшу вешать, — сказал Филя-линотипист, когда я, сидя в «Птичнике», признался в спонтанном посещении ЗАГСа с вполне серьезными намерениями.

Я смущенно улыбнулся:

— Клинический случай, приспичило.

Он смущенно буркнул:

— Улыбка красит мертвеца, а тебе улыбаться нечего, — и добавил: — А где вы жить будете?

— Янки Купалы, 5, квартира 21.

— Брось! Я не о домашнем портмоне мозгу копчу.

— Аппартаменты, Филя!

— Пусть аппартаменты, какая разница?! Но помни: «после хупы целуй в дупэ». Так говорит мой папа на идише вполовину с русским и польским.

— Это куда целовать?

— В то самое, откуда все мы вышли подышать свежим воздухом. Но это после свадьбы. А до нее…

— У тебя опыт?

— У меня — понятия.

— Тогда выкладывай.

— До свадьбы нужно — что? Познать невесту. В этом… физиологическом качестве.

— Физическом, Филя.

— Не путай, и в физиологическом. А то женишься. И мучайся потом от разности потенциалов.

— Чего-чего?

— Ну, этого, — замялся линотипист, — о чем вслух не говорят, когда не стоит.

— Потенции?

— Именно. Молчать на эту тему нельзя! А ты? Приглашаешь девушку в ЗАГС, и даже ее не проверил. А вдруг она тебе — не пара. Разность потенциалов — великая штука! Из-за этого и разводы, когда говорят: «характером не сошлись».

— Что ты предлагаешь?

— Предлагаю — палатку, и культпоход на лоно природы.

— У тебя есть палатка?

— У меня есть идея. А также руки, ноги и все остальное, что требуется на лоне природы. А палатка… Есть и палатка. Но у твоей сотрудницы из «Латвийского моряка», у Светы Расолько.

— Откуда знаешь?

— Выяснил, когда она прибегала вычитывать свои гренки.

— Гранки, Филя.

— Гранки-баранки! А палатка — в одном экземпляре. Не позаимствуешь по дружбе — останешься без проверки потенциалов. А без проверки — в женитьбу, это как в омут. Вдруг у тебя нелады с этим самым… с потенциалом.

— О себе думай, Филя!

— У меня встает от дуновения женских духов! — ПростоФиля горделиво пояснил свою позицию на сексуальном фронте.

— Помолчи, а то к тебе уже прислушиваются.

— Руна Рига — говорит Рига! Работают все радиостанции столицы Латвии! — Филя — заводной парень 23-х холостяцких лет отроду — ринулся в заигрывание, приметив на скосе глаза за соседним столиком милашку-кругляшку.

— Помолчи, помолчи. Выпей рюмочку, и умри сидя, — налил я ему из графинчика мятного ликера.

— Да, поговорили, — вздохнул приятель, выставляя печальный взгляд на сторону — в нужном для завязывания любовных связей направлении. — Всегда так, слова лишнего не позволят сказать. Сразу затыкают рот.

— Профилактика, — кокетливо заметила милашка-кругляшка, в облегающем платье, со значительным выпуклостями состоявшегося женского организма на самом привлекательном месте: — А то ведь как бывает? Откроешь для кого-нибудь рот, чтобы сказать пару ласковых слов, так сразу же он требует минет.

— Лучше пару монет, — загорелся ухажер, — и перейдем к другой теме.

— А что вас интересует?

— В физиологическом смысле? — продолжил заигрывания Филя.

— В смысле? — не врубилась кругляшка-милашка.

Остряк-самоучка включил на полный оборот все свои познания, почерпнутые за клавиатурой линотипа.

— До сорока лет худышки выглядят моложе своих полненьких подружек. А после сорока все наоборот.

— Учту! — сказала девушка. — После сорока сяду на диету, а сейчас — время обеденное. И палатки, как довелось мне услышать, у вас пока нет.

— Будет! — сказал ПростоФиля, и так выразительно посмотрел на меня, что я тут же направился к телефонной будке — звонить Свете Расолько. Последнее, что услышал, было: — А на ужин у нас подают ананасы в шампанском, и кинологи выступают с лекциями о новых заграничных фильмах…

— Киноведы, Филя! — про себя машинально поправил приятеля. — А кинологи, дорогой мой человек не из романа Юрия Германа, натаскивают собак.

Помню: долго я ждал.

Почему не пришла? Почему?

И позвонить некуда. Не в штаб же ПРИБВО, право, где она клеет карты. К тому же суббота, предпоследняя за лето — 18 августа. Какая в субботу работа? В жаркую августовскую, пока не начались дожди?

В субботу берут палатку и едут на Гаую — купаться, загорать, ловить рыбу. Едут с ночевкой, чтобы посидеть вечерком у костра, за бутылочкой «сухарика» и целоваться-целоваться, уже не так, как на парковой скамеечке, а безоглядно, безостановочно, не опасаясь приблудного милиционера, либо собратьев его по приставучести — уличных хулиганов.

Палатка при мне. А при палатке Филя-линотипист и снятая им в «Птичнике» кругляшка-милашка. Как, кстати, зовут ее? Что-то странное, но созвучное каким-то библейским понятиям. Точно, Ада!

«Ада — Гренада, по паспорту испанка, — как она представилась давеча, — а по национальности русская».

Что за несуразица? Впрочем, никакой несуразицы, если вспомнить, что в 1936 году, когда в Испании шла гражданская война, ее папу, тогда четырнадцатилетнего мальчика вывезли на пароходе в Советский Союз. Потом сороковые — роковые. Сражался под Наро-Фоминском и Боровском в составе 201-й латышской дивизии, освобождал Ригу от фашистов. Дальше, как у всех, кто вошел в столицу Латвии под красным флагом, женитьба и — пожалуйста — выходи на свет, Ада — Гренада.