Марьян Беленький - Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку

На этом месте Алекс обычно открывал капсулу с каким-нибудь сильным ароматным маслом, и аудитория вмиг наполнялась запахом хвои или лаванды, или аниса под аплодисменты студентов.

Дети, сын и дочь, подростки, так стремительно бегущие к взрослой жизни, сидели по обе стороны от него на берегу у кемпинга.

— Пап, как продвигается работа? — нежная его девочка спрашивала о продвижении исследований с неподдельным интересом.

Он часто и много говорил в семье о своих трудностях и об успехах. Какое счастье иметь крепкий тыл: прекрасный дом, чудных детей и жену! Алекс был счастлив.

— Ну, ты говори, если чем нужно помочь, — сын обладал крепкими компьютерными знаниями, в которых Алекс уступал ему.

Алекс не просто так вместе с детьми остался на лекцию «гуру» из Тибета. Остался, потому что его интуиция, невероятно развившаяся в последнее время, шепнула ему: «Останься!»

Дети сидели, сложив ноги «по-восточному».

«Так лучше уходить в нирвану», — подумалось лениво.

Они прижимаясь к нему с какой-то невероятной нежностью, в гармонии с собой, с миром, с любимым папкой. Ему так хотелось сохранить для них этот мир!

Алекс невольно улыбнулся. Всё, что он делал и будет делать — всё для них, для семьи. Для своих детей, для расширения их мировосприятия и единения с миром.

«Гуру», между тем, говорил о том, что у каждой природной субстанции, будь то вода, воздух, дерево, огонь, не говоря уже о цветах, птицах или даже мошках, есть своя генная память, своя история, своя ментальность, наконец.

Лекция увлекала, была динамичной и информативной. Уж Алекс-то знал толк в искусстве лектора. Английский у гуру был, что надо! И Алекс порадовался, что дети явно понимали каждое слово. Глаза их ярко отсвечивали в свете костра с ароматическими палочками, которые принёс с собой «гуру».

Рука Алекса вдруг отыскала в кармане куртки анабиотик, пока единственный опытный экземпляр, его детище, его аппарат погружения в мир — и нажал кнопки максимального антиритма для подвида «человек».

В тот же миг Алекс почувствовал, что в его венах течёт что-то густое и прохладное, полное древесными маслами. Живица, смола и что-то лёгкое, эфирное, названия которому он не знал.

«Жизнь, — подумалось вдруг, — это во мне протекает жизнь!»

Течение жизни было медленным и полным смысла. Поляна преобразилась. Ни костра, ни сядящих возле уже не было. Точнее, они были, но в каком-то параллельном мире, который был похож на яркую точку. Исчезли даже дети.

Алекс ощущал себя деревом, спокойным, сосредоточенным на своих медленных неорганических циклах жизнедеятельности. Он многое помнил и многое знал.

Он знал, как выжить в тёмной ночи и без солнечного света, дающего ему большую часть энергии, как реинкарнировать во время пожара, как передать свою кровь новым молодым побегам.

И о людях он понимал многое. Они не ведают, что творят, вмешиваясь в жизнь планеты, такой нежной и такой ранимой!

Зуммер давно звеневшего в кармане куртки телефона заставил Алекса вынырнуть из искусственного анабиоза, предварительно нажав кнопку анабиотика.

— Это, наверное, мама беспокоится, — сказал сын. — Скажи, что мы скоро будем. А где ты витал, в облаках? У тебя было такое «деревянное» выражение лица! — и сын засмеялся своей шутке.

С шаманкой Марией Алекс познакомился на одном из симпозиумов альтернативной медицины. Она была очень странной, эта маленькая женщина с раскосыми северными глазами. Внешне казалось, что она была погружена в какую-то полудрёму, говорила нараспев, иногда просто засыпая на полуслове. А потом вдруг выныривала из своего полусна, и взгляд её цепко оценивал собеседника и обстановку.

— Я не люблю смертельно больных и отношусь к ним, как к предателям! — огорошила она однажды Алекса в одной из бесед, которые он часто вёл с Марией. — Человеку вполне под силу противостоять любой болезни. А не борется — умирает. Предатель. Всё, что судьбой суждено, ты обязан сделать в этой жизни, а не лапки склеивать!

Алексу было непрятно это слушать. В его понимании жизни болезнь — это фатум, рок, и слабому человеческому созданию не всегда под силу противостоять им.

— Чепуха! — отрезала шаманка, когда Алекс сказал ей об этом. — Превратись в камень, затаись, обвей себя ягелем тундры — и болезнь как рукой снимет.

А дальше уже что-то невообразимое, таинственное, непонятное, как сама шаманка.

Алекс вспомнил о Марии и её словах недавно, когда вдруг понял, что для его экспериментов по аромо-маслам и анабиотику ему не хватает экстракта ягеля — натурального, крепкого, ядрёного!

Лететь пришлась с двумя пересадками в аэропортах, а потом долго трястись на расхлябанном «джипе» до бога забытого посёлка в тундре, где жила и врачевала Мария.

Хозяйку дома он не застал и прождал её до вечера на лавочке у неказистого деревянного домишки. Мария уходила в соседний посёлок за семь километров пешком раз в неделю. А Алекс приехал именно в такой день. В соседнем посёлке был интернет. И Мария отсылала работы, заметки, письма адресатам по всему миру.

— О, приехал, проходи! — Мария, казалось, не очень удивилась появлению у неё гостя издалека.

Они чаёвничали долго, чинно, сидя на корявых табуретах в единственной комнате домика. Алекс рассказывал, зачем ему понадобился экстракт сильного и вольного ягеля, не такого, как на фермах по производству диких лечебных трав.

Мария слушала внимательно, не перебивая. Потом взяла какой-то свисток и время от времени дула в него, вызывая то ли свист ветра, то ли шорох ягеля под стопами редкого путника.

— Душу камня хочешь понять, к основанию земной пирамиды пришёл, — как будто даже не сказала, а прошелестела она.

Утром, одевшись так, как положено в тундре, защитив лицо и руки от мошкары, Алекс с провожатой вышли в поисках сильного и сочного вольного ягеля.

Идти пришлось недолго. Сразу же за посёлком они обнаружили поляну с небольшими валунами, прочно и крепко обвитыми ползучей травой. Всё, как и представлял себе Алекс.

Он нагнулся, сорвал горсть травы, растёр её пальцами. Запахло терпко, ясно, таинственно. Алекс нажал на кнопку антиритмов человека и вывел анабиотик на максимальный режим…

Ветер раздувал по белесому небу перистые облака так сильно, что, казалось, небо не выдержит такого напора и опрокинется на землю, пустую, серую, с унесённым грунтом. Мало чего осталось на этой земле. Озёра высыхали, моря и океаны мелели, коррозия, как короста, покрывала когда-то возделанные поля. Оставались лишь редкие деревья с сильным генетическим кодом реинкарнации, ветер и камни.

Камень мог жить и так — без биосферы, без обильной влаги, без человека. Камень умел дышать медленно-медленно: один вдох за полстолетия, и думать он мог медленно, отстранённо, веками.