Евгений Салиас-де-Турнемир - Четвертое измерение

— Да чего же я собственно хотел? Что мне нужно?

Ему казалось, что он ясно желал чего-то, ясно и твердо требовал от знакомства с Заквашиным. Это нечто и теперь ему чудится, но выразить словами он этого не может и насколько сильно требующее и неудовлетворенное чувство настолько бессилен язык для выражения.

Уложив вещи и напившись чаю, он достал книгу Заквашина, которая была с ним. Он стал проглядывать ее и читать на полях свои пометки карандашом.

И глядя на страницы он будто смотрел сквозь книгу, а за ней представлялось его мысленному взору что-то маленькое, даже крошечное, неприглядное, даже гадкое. Это был получеловечек, скорее насекомое и в то же время — это автор книги.

— Фу, какой вздор! — воскликнул Базанов, бросил, книгу и стал взволнованно ходить по комнате.

Всю ночь он плохо спал и все думал или бредил: «Исполинское значение бесконечно малой величины! Титулярный советник! Воля — плюс, инерция — Архимедов рычаг! Чаю! Аграфена Петровна!» По утру Базанов был спокойнее, но чувствовал на душе какой-то осадок это всех мыслей, которые накануне роились в голове, и осадок этот был горек, тяжел, противен…

Однажды рано утром, когда Пелагея Степановна только-что проснулась, она услыхала в домике голос сына. Женщина и обрадовалась, и встревожилась. Сын возвратился целою неделей раньше, нежели было предположено.

«Уж не случилось ли чего?» — подумала Пелагея Степановна.

Она быстро оделась и отправилась в мезонин, куда прямо прошел Базанов.

— Что такое, голубчик мой? Отчего так скоро оборотил? — сказала она входя.

— Да так, маменька, нечего делать было. Соскучился…

Мать и сын поздоровались, и Пелагея Степановна тотчас же заметила по лицу своего Кости, что он будто сконфужен, глядит искоса. Ну совершенно будто виноват в чем. Совершенно этак смотрел он бывало на нее, когда был еще мальчуганом и ему случалось напроказить.

— Ох, уж ты! — не утерпела Пелагея Степановна. — Скажи по сущей по правде — что-нибудь да приключилось с тобой в столице неладное.

Базанов стал уверять, что ничего приключиться не могло, но в голосе его чувствовалась ложь.

И с первого же дня приезда в продолжение целой недели Базанову было как-то не по себе. Он был сумрачен, задумывался еще больше, но совершенно иначе, чем прежде. Прежде взор его был ясен, лицо не печально, — теперь же Пелагея Степановна видела сына положительно грустящим. О чем — она и ума приложить не могла.

Если б её Константин влюбился что ли в кого нибудь в Москве, так остался бы дольше. В такое короткое время и влюбиться нельзя было. Или если б он ездил с каким-нибудь предприятием, которое не выгорело. И этого не было.

Пелагея Степановна не выдержала и, узнав, что в город приехал приятель их Стурин, она тайком от сына отправилась к нему.

Данило Иванович очень удивился, узнав от Базановой, что её Константин пробыл в отсутствии всего одну неделю. Еще более удивился он, узнав, что юный друг вернулся из Москвы печальный.

— Я к вам с покорнейшею просьбой, — заявила Базанова. — Вы его любите, да и он вас много любит. Приезжайте к нам, увезите его к себе что ли… Надо его развлечь! Что-то чудное с ним приключилось.

— И ничего он вам не объяснил?

— Как есть ничего.

— Да ведь он ездил, главным образом, повидать этого знаменитого сочинителя… Видел он его?

— Видел, видел!

— Ну и что же?

— Ничего. Говорит, был у него два раза. Говорит — очень странный человек.

— Странный… Заквашин? Философ-то…

— Да. Говорит Костя, что он хворый…

— А помимо этого не случилось ли чего с ним в Москве, — заподозрил и Стурин.

— Вот то-то и есть! В этом-то вся и загадка, сударь мой! А мне он ни словечком не обмолвился. Я уже думала, не померещилась ли ему какая барыня столичная или барышня, да больно времени-то мало.

— Ну, это неверно, Пелагея Степановна, — рассмеялся Стурин. — Ваш сыночек — не такой человек, чтоб ему какая-нибудь барышня померещилась, как вы говорите. Ему совсем не то на свете мерещится… Всякая чертовщина!

— Ах, что вы! Типун вам на язык! — испугалась Пелагея Степановна.

— Верно я вам говорю! Только не такая чертовщина, как вы думаете. Я бы вам сказал, что это такое, да вы ученых слов не знаете, а объяснять вам иное ученое слово, так это избави Господи.

— Да что ж такое? Хворость что ли это какая?

— Зачем хворость! А так свойство этакое людское!.. Вот в вашем Константине Алексеевиче оно дошло до Геркулесовых столбов.

— До столбов? — удивилась Базанова.

— Да, есть этакие столбы, в Африке, которых никогда собственно и не бывало… Да это я так сказал. Это вам непонятно… Ну, достиг ваш сын… до риз положения, что ли!

— Господь с вами! Опять вы напраслину взводите. Константин вина капли в рот не берет.

— Да оно, голубушка моя, опять-таки в другом смысле. Один напьется до риз положения, а другой додумается… домечтается! Ваш Константин Алексеевич мне человек понятный… Вот как на ладони его держу, да насквозь вижу. А скажи я вам, что он такое, вы не поймете!

— Да вы скажите все-таки…

— Извольте… Он рас-про-архи…

Пелагея Степановна привскочила и хотела махнуть обеими руками, будто бы ожидая слова «бестия».

— Погодите! — рассмеялся Стурин. — Он рас-про-архи… а то вернее сказать, — ультра-идеалист.

— Как!.. — протянула Базанова.

— Ультра-идеалист!

Пелагея Степановна развела руками и лицо её сказало:

— Мое вам почтение!

— Знаю, что вы этого понять не можете, но ей-Богу объяснить я вам не могу. Это, изволите видеть, уже очень утомительно будет. Теперь половина одиннадцатого, а если я примусь вам объяснять, что такое ультра-идеалист, то раньше четвертого часа… этак к вечерням, мы не кончим.

— Да вы мне как-нибудь покороче, попроще поясните.

— Попроще!.. — глубокомысленно выговорил Стурин. И он стал чесать за ухом.

«Каким чертом, — думал он, — объяснить доброй и глупой женщине то, что есть её сынок!»

— А вот, изволите видеть, — начал он. — Константин Алексеевич ничего не ведает и не видит из происходящего вокруг него. Смотрит и не видит. Положите ему на тарелку кусок глины, или хотя стеариновую свечу под соусом, он съест. Начнет его тошнить; будет удивляться, откуда сие произошло.

— Верно, верно, мой батюшка! Помнится, раз в суп нападали тараканы, так и подали на стол. Он все бы поел, кабы я не приметила.

— Ну-с, а затем, не видя ничего, что происходит вокруг него, он видит такие вещи, что волос дыбом становится.

— Что вы? Что вы?.. — снова испугалась Базанова.

— Да не чертей. Будьте спокойны. А он видит то, чего мы не видим.

— Ну, что вы, как можно?

— Ему иной раз, когда он глядит на человека, или хоть на какое обстоятельство, кажет все этакое, чего нам с вами не понять.