Евгений Салиас-де-Турнемир - Четвертое измерение

«Черт тебя подери, нахала! Лезет, сам не знает зачем!»

Мысли эти, конечно, молнией промелькнули в голове Базанова, но тем не менее Заквашин успел повторит свой вопрос:

— Что, собственно, желали бы вы, молодой человек?

— Я желал бы иметь счастье побеседовать с вами… Я был на словесном факультете Харьковского университета, но моим любимым занятием была всегда философия, моим любимым учителем — Шопенгауэр. — Базанов опустил глаза на ведро с помоями и прибавил конфузясь от взгляда хозяина: — Поэтому… я право… С таким наслаждением я прочел ваш бессмертный труд, что страстно пожелал видеть вас. Простите, если обеспокоил…

Заквашин ничего не ответил, просопел, потом выговорил мягче:

— Ну, что же? Заходите после завтра что ли. Часов в девять, что ли…

— Вечера? — произнес Базанов с внутреннею радостью.

— Нет… Что вы! Как вечера! Вечером у меня гости. Поутру в девять. Только пожалуйста не позже. В десять часов у меня дело…

— Слушаюсь! — выговорил Базанов.

И в этом одном слове сказалась какая-то горечь, подступившая к горлу. Так как Заквашин стоял молча, то оставалось только поклониться.

Молодой человек низко поклонился. Заквашин не протянул руки, а кивнул головой. Когда Базанов затворял за собой дверь передней на лестницу, то услыхал слова:

— Ты! Чумазая! Следы-то протри!

Базанов вернулся в нумер гостиницы, где он остановился, в самом странном состоянии духа. Он не мог сам себе объяснить, что с ним творилось, и только понемногу выяснил себе то, что следовало.

«Я действую и мыслю точно мальчишка, решил он. — Почему я ожидал нечто совершенно иное — совершенно непонятно… Как будто в самом деле талантливые люди и даже гениальные должны быть какими-то херувимами и жить в волшебных чертогах. Понятное дело, что он отнесся ко мне сдержанно… Нельзя же кидаться в объятия всякому первому встречному!.. Быть может к нему каждый день ходят разные люди знакомиться да глядеть на него… Всякому надоест… Не любим же мы, когда толпа лезет к нам на свадьбу или на похороны — дураками обзываешь… Приятно ли было мне, когда, по приезде к матери, я не мог к окошку подойти… Все соседки по переулку останавливались и глазели на меня, разиня рот: „Пелагеи Степановны сыночек приехал!“ говорила мне всякая рожа».

Целый день однако провел Базанов в досадном настроении духа. Несмотря на все его объяснения самому себе, все-таки в душе чувствовался какой-то разлад. Ему казалось, что если он когда-нибудь в годы Заквашина, т. е. лет под шестьдесят, напишет такую же книгу и к нему явятся молодые люди, чтоб иметь наслаждение познакомиться с ним, то он примет их иначе.

— Но дело не в том как он принял меня или примет, думалось Базанову. — А сам-то он… Не похож этот Заквашин на моего автора… моего Заквашина.

На другой день, в назначенный час, Базанов снова был в квартире на Сивцевом Вражке. Женщина, отворившая дверь, сняла с него пальто и прибавила:

— Пройдите. Барин велел вас впустить.

И она указала ему дверь в столовой.

Молодой человек нашел хозяина в рабочей комнате, у окна, с газетой в руках, а на его коленях сидела маленькая собачонка. В небольшой горнице был письменный стол, заваленный книгами и рукописями. По стенам стояло несколько простых шкафов с книгами. Помимо этого было только три кресла. В углу стоял большой сундук, красный, расписной, с оловянными украшениями, в каких в прежние времена возилось приданое купеческих невест. Что было в таком сундуке — догадаться было бы трудно.

Заквашин медленно встал, захватил собачонку под мышку, протянул гостю руку, ни слова не говоря, перешел на свое место за письменный стол и указал кресло против себя. Все было сделано так, что Базанов поневоле вымолвил:

— Извините, что я беспокою вас… Вам может показаться мое посещение назойливым, но, право, у меня нет никакой другой цели, как познакомиться с автором сочинения, которое…

— Нет, я в эту пору ничего не делаю, — отозвался Заквашин, гладя собачонку, которую снова усадил с собой. — До десяти вот этой сплетницей занимаюсь, показал он на брошенную газету. — В народе разные кумушки, кухарки и дворничихи утром, пред базаром, сходятся вместе поврать да позлословить, а то поругаться. А образованное общество по утрам газеты читает. Они тоже своего рода кумушки. Каждое утро просмотришь две, три газеты и знаешь, кто зарезался, кто проворовался… или отборную ругню прочтешь. Или узнаешь подробно, что князь Бисмарк на днях… не сказал. Не угодно ли чаю? прибавил он.

И прежде тем Базанов успел отвечать, Заквашин произнес громко:

— Аграфена Петровна, чаю!

— Сейчас! — торопливо отозвался женский голос из соседней комнаты, куда были настежь раскрыты двери.

Заквашин стал расспрашивать молодого человека: когда он поступил в университет, какие профессора и кто как читал лекции. Про одного из самых пожилых и наиболее уважаемых профессоров, к которому Базанов вместе с другими студентами привык относиться с особым уважением, Заквашин выразился:

— Да, мерзавец первосортный! Таких людей бы вешать следовало.

Базанов изумленно поглядел на хозяина.

— Удивились? — вымолвил он. — Я вам не про лекции его говорю… Он все-таки человек, сравнительно с прочими, знающий. Остальные ведь вовсе безграмотные… А с этим у меня было в Москве дело. Мы были оба кандидатами на профессорскую кафедру. За меня было мое имя, мои работы, а за него — его тетушки, да мамушки. Он слетал в Петербург, вылизал языком несколько передних, ну и преуспел… А я как был на Сивцевом Вражке, так вот и остался.

И Заквашин вскрикнул громче:

— Аграфена Петровна, чаю!

— Сейчас! — виновато раздался тот же голос.

Базанов, чтобы навести собеседника на более приятный разговор, начал говорить об его замечательном труде. Заквашин слушал совершенно равнодушно, как если б ему повторяли все то, что он давно знает и что ему совершенно не любопытно.

Самые горячие похвалы, даже восторженная лесть, с которой относился Базанов совершенно искренно, очевидно, нисколько не действовали на него.

В ту минуту, когда Базанов восторженно объяснил что Заквашин сильнее и яснее выразил основное положение Шопенгауэровской философии, Заквашин вдруг вытянул шею, глянул на Базанова гневно и выкрикнул, как бы ему в лицо:

— Аграфена Петровна! Чаю!

В соседней комнате громко звякнула об стакан упавшая ложка. И Базанову показалось, что эта невидимая Аграфена Петровна от окрика Заквашина с испуга выронила ее.

Базанов вдруг почувствовал, как если б его облили холодною водой. Он увлекся своими речами и в это мгновение был далек от Сивцева Вражка и Аграфены Петровны с чаем. Он витал в таких пределах, откуда был свергнут одним окриком и, будто стремглав полетев на землю, упал и расшибся. Придя в себя, он взглянул на Заквашина почти грустно. Тот, повернув мордочку собаки к себе, умильно глядел ей в глаза.