Михаил Чулков - Пересмешник. Пригожая повариха

Потом пошли они к столу, за которым обедали трое: обиженный господин, трепещущая любовница и довольный своим состоянием слуга. После продолжительного стола хозяин велел, чтоб принесли червонцы, которые были нимало не попорчены. Хозяин просил у гостя, чтобы он пожаловал двадцать пять копеек музыканту, также и наемной красавице обыкновенную цену, а остальные двести девяносто девять червонцев с мелкими приказал положить любовнику в карман и после подал вексель, чтобы он отнес господину своему.

— Скажи ему, — говорил он, — что деньги я получил и посылаю к нему вексель, а деньги ты возьми себе; и вот тебе еще письмо, — которое он написал весьма поспешно, — я в нем просил его, что удержал тебя за моею нуждою. В прочем же должен ты помнить мое благодеяние, которое я тебе теперь сделал, и в благодарность от тебя ничего больше не желаю, как только чтобы ты никому не сказывал об этом приключении, или, лучше, о моем несчастий; я знаю, что ты в том не виноват, а виновен случай и верная моя супруга. Поди теперь домой и ничего не опасайся.

Обрадованный слуга, вышед на улицу, не знал, как освободиться от удивления. Он не знал приказного служителя, к которому был послан, и также не ведал, где он и живет; итак, нечаянный этот случай великое произвел в нем размышление и наконец неописанную радость. Он прыгал, идучи по улице, воображал, что избавился от беды, в которую ввалился самопроизвольно, достал через любовь счастие, кушал с господами, полны карманы денег; словом, радовался столько, что еще ни один человек не ощущал такой радости. Пришедши к господину, не был не только бит, но ниже бранен; встретилось с ним счастие и не отставало до конца его жизни.

древние времена дьяволы гораздо были посмелее, нежели ныне; они в ту пору не только в домах, но и на улицах делали великие проказы. Ныне гораздо они присмирели, может быть, для того, что умножилось у нас слишком забияк, которые кажутся иногда страшнее самого черта. Некогда в вечернее время после самого прекрасного дня прохаживался по улице один весьма забавный дьявол и вдруг услышал, что хлопнуло очень громко, так что раздалось по всей улице; он поспешал к тому месту, где родился тот удар без молнии и без грома, нагнал он человека, который шел весьма тихими шагами и придерживал правою рукою левую щеку и казался весьма в великой досаде. Дьявол, приняв на себя вид человека, спрашивал его учтивым образом о причине его размышления.

— Я очень несчастлив, — говорил он со слезами дьяволу. — Ежели ты шел за нами, — продолжал он, — то, конечно, слышал, как в пространном воздухе разлилось громкое эхо; это любовница моя в знак своего снисхождения со всего размаху пожаловала мне пощечину, от которой у меня посыпались из глаз искры; щека моя и лайковая ее перчатка весьма стукнули громко.

— Это правда, — говорил ему дьявол, — что пощечина не так вкусна, как мироболанская слива. Да что тому причиною? и для чего это сделано?

— Ежели ты хочешь, — отвечал он ему, — то я тебе расскажу все мои приключения. Я родился в Астрахани, отец мой был винный компанейщик, которому весьма задалось таким ремеслом накопить денег, только с некоторою обидою другим, чего, однако, никто не примечал или боялись ему выговаривать. Он имел в двух городах по тридцати домов, также по стольку или с лишком лавок. Когда я начал приходить в возраст, то он, любя меня, много давал мне волю во всем, даже и в самом себе; что я ни делал, меня за то не наказывали. И так такое воспитание сделало во мне антипатию как к моему отцу, так к винной компании и, наконец, ко всему купечеству, а произвело великую охоту гонять голубей. Тотчас построили мне будку и начали закупать голубей сотнями, а не десятками. Некогда упражнялся я на будке в сем благородном поведении, то вошел ко мне и мой родитель; он взогнал больше голубей, нежели я хотел, и тем меня рассердил несколько, и к пущему еще моему гневу многих растерял; я его столкнул с будки и тем отправил на тот свет. Свидетелей не было, а сам сделаться виноватым я не хотел; итак, дело прошло без всякой с судом размолвки, и еще больше, без моего сожаления. По кончине моего родителя не прилепился я к купечеству, хоть многие меня к тому и принуждали, а прилепился к хорошим винам и начал уже гонять с двора деньги вместо голубей. Веселое время произвело мне многих знакомцев, между которыми был один дворянин. Он мне сделался другом и предприял быть участником моего счастья; предложил, что надобно мне ехать в Москву и искать там благородной должности [87] … искать там благородной должности — т. е. вступить в службу; штатный чин давал его обладателю права личного дворянства. . Я последовал столько мудрому совету; итак, забравши с собою довольно денег, приехали мы с ним туда, нанял я хороший дом, и накупил карет, и, словом, сделался каким-нибудь господином.

Живучи здесь с месяц, не более, попалася глазам моим эта прекрасная особа, которая наградила меня теперь оплеушиною; я начал приносить ей денежную жертву и возжигать золотой фимиам перед ее глазами; она, принимая все сие благосклонно, позволяла мне перед собою воздыхать, а больше ничего. Приятель мой был в этом деле переносчиком любовных сказок и амурных происхождений; он всякий день меня обнадеживал, а я старался усерднее перевозить к ней мое имение. Два года находился я в сем упражнении, и наконец теперь уже нечего и нести, а не только везти. Искренний мой друг теперь меня оставил и приказал, чтоб не пускали меня к нему и в дом. Он сделался теперь богат и ездит в моих каретах, а я хожу пешком. Сего дня ввечеру, чтоб разогнать мою печаль, пошел я несколько прогуляться. Идучи по этой улице, увидел, что любовница моя с моим приятелем также прогуливаются; я по обыкновению, как и всегда делал, подбежал к ней поцеловаться, но только что протянул губы, то она вместо поцелуя наградила меня пощечиною, от которой еще и теперь рдеется несчастная щека моя, а приятель мой после того примолвил своим слугам, чтоб они меня несколько поотвели, которые проводили меня сажени с две, один — ладонью, а другой — кулаком или, может быть, и двумя, этого я не понял, только чувствовал, что они уговаривали меня очень плотно в затылок. Вот о чем я теперь грущу, — примолвил он дьяволу.

— Справедливо, — говорил ему другой, — что ты должен теперь печалиться и достоин еще сожаления; я хотя не человек и не имею плоти, также и сожаления, однако соглашусь тебе помочь.