Людмила Шаховская - Жребий брошен

Фабий с громким рыданием бросился на шею принцепса, бессвязно восклицая:

– Что же мне теперь делать! Посоветуй, помоги! Вынь меня из петли!

– Мой бедный Фабий! – сказал Валерий, целуя друга с глубокой печалью. – Советов друзей ты не слушаешь… живешь ты, как дикая птица, повинуясь одним своим инстинктивным порывам… Упорно отказывался я быть свидетелем твоего унизительного брака… я знал, какие будут последствия, и отговаривал тебя… ты отвечал одно: я люблю Адэллу. Так и теперь, я уверен, на все мои доводы будет один ответ: я люблю Маб. Хитрая маркитантка поймала тебя в свои сети; выпутаться из них, однако, можно.

– Во что бы то ни стало развяжи меня с ней! Ты как принцепс аллоброгов заключил наш брак; ты имеешь власть и расторгнуть его.

– Развязать, чтобы из одной петли ты попал в другую – худшую!

– Отчего худшую? Маб будет римской гражданкой и ровней для меня.

– Тем хуже. Покинуть конкубину можно без всякого предлога, но покупную жену [60] Coemptio – покупка. бросить нельзя без длинных проволочек. Три асса, которые ты дашь за нее ее свадебному отцу, сделаются при разводе для тебя тремя адскими палачами; если не будет ее согласия на развод, то у вас начнется тяжба; ты станешь обвинять ее, она – защищаться, а эдилы, адвокаты и преторы – вымогать взятки, потому что ты – не Цезарь, меняющий жен, когда ему вздумается, и не Помпей – повелитель армии, а ничтожный бедняк, отвергнутый родителями за мотовство.

Покинуть Адэллу бесчестно, а бросить Маб, когда она надоест, будет еще бесчестней, потому что присоединится поругание римского гражданства, выхлопотанного единственно для вступления в брак. Ты завезешь эту несчастную дикарку в Рим, посулив ей золотые горы, а там окажешься бедняком и снова завертишься около какой-нибудь Цитерис с хулиганами… Маб – дикарка, вполне дикарка… Здесь она кажется тебе очаровательной, но в Риме, среди сонма умнейших красавиц, ты будешь видеть в ней дуру, годную только в судомойки. Куда там можешь ты показаться с такой супругой? Она утирает свой рот рукавами после еды, чешет свои ноги при всех, зевает, заломивши руки за голову. Отучить ее от этих привычек у тебя не хватит терпения. Грациозная в медвежьей шкуре, она будет неуклюжа, надевши столлу. Ее спутанная льняная грива живописно лежит на спине, а причешешь ты эту гриву по-гречески с Аполлоновым узлом, завьешь ее спереди в букли надо лбом – из лица Маб выйдет самая заурядная физиономия галльской рабыни, переодетой в костюм госпожи.

– Увы! Ты прав, Валерий, она даже неграмотна.

– Она не может выучиться по латыни так хорошо, чтобы совсем правильно выражаться; над твоей супругой будут хохотать, как хохотали здесь над Думнориксом.

По мере того, как умный принцепс говорил, в уме Фабия рисовались самые мрачные картины будущего. Он продолжал горько плакать, уже чувствуя отвращение к Маб.

– Валерий, – сказал он, – ты убедил меня. Маб хороша только в здешней обстановке. Я могу победить мою страсть благоразумием, если ты поможешь, но я ведь поклялся жениться.

– Уже дошло и до этого?

– Вчера… в лесу… о, безумный! Я увлек… я погубил ее!.. Маб не годится мне в Риме, но Адэлла… Адэлла противна мне и здесь… Адэлла – маркитантка… брак с ней, эта глупость моя, унизительнее всякого преступления… унизительнее Цезарева вифинского скандала, который не доказан… Меня прозовут трактирщиком, если она покажет документ… мне не будет прохода от насмешек… что мне делать? Она может решиться на скандал.

– У тебя есть только один выход из петли, несчастный. Поди к Цезарю, чистосердечно признайся и проси его помощи. Он – мастер относительно подобных казусов и очень снисходительно смотрит на это. Цезарь придумает лучше меня, как помочь горю. Он, например, может сделать вид, будто стороной узнал о твоем унизительном браке, призовет вас обоих, своей властью расторгнет этот союз, а детей возьмет под свое покровительство. Если Адэлла устроит ему сцену, то он без рассуждений сошлет ее в Женеву или даже в Иллирию, откуда ее болтовня не дойдет до нас.

– Это хорошо… но Маб… Маб – честная женщина благородной семьи… если она, глубоко оскорбленная моим отказом от женитьбы, бросится к ногам Цезаря с мольбой о мщении, то он, сам влюбленный…

– Казнит тебя, как Думнорикса, выдумав благовидный предлог? Ошибаешься! Цезарь никогда никого не любил до такого безумия, и Маб исключением не будет.

Никогда Цезарь не погубит полезного ему человека ради женщины. Он целый месяц прострадал, не зная покоя, когда я был в плену у германцев – до такой степени дороги ему настоящие усердные сподвижники. Ты ему еще дороже, чем я, потому что ты – бесстрашный и искусный боец, ни разу не раненный, хоть всегда бьешься впереди. И он тебя, примерного храбреца, погубит для Маб? Никогда! Он сказал мне вчера, что она, по наущению Луктерия-кадурка, умоляла о гибели Дивитиака, опасаясь насильственной женитьбы или тягостного опекунства над ней деверя… Цезарь отказал. Политика у Цезаря везде на первом плане, а любовь – только его забава на досуге.

Я уверен, что он сначала рассердится, накричит на тебя, прочтет длинную нотацию о вреде дурного поведения, а потом заинтересуется твоими романтическими похождениями и постарается все это уладить к общему благу. Он докажет Маб, как я тебе, все неприятные последствия вашего брака, и она поверит ему; он умеет убеждать, когда захочет.

– Ничего лучшего нельзя придумать, Валерий… благодетель мой!..

– Пойдем к Цезарю вместе сейчас же! Я буду твоим ходатаем… У Цезаря теперь, конечно, нет никого, потому что утро он посвящает своему дневнику в силу пословицы: «Аврора – подруга Муз» [61] Aurora musis arnica est – пословица, означающая, что утром после сна человек со свежей головой успешнее и легче занимается наукой или искусством. . Оторвать его от Гирция [62] Гирций был римский всадник, друг Цезаря. Он дописал его неоконченный дневник о галльской войне, а быть может, даже и вся эта книга написана им, потому что слог очень похож на то, что приписывается Цезарю. , пишущего под его диктовку, может только нечто чрезвычайное, вроде Юпитерова грома. Твое дело, друг Фабий, весьма похоже на заоблачное ворчание отца-громовержца, а поэтому Гирций оботрет свою палочку или же допишет без Цезаря, о чем шла речь в дневнике.

– Пойдем, Валерий. Только дорогой я зайду на несколько минут к Адэлле проведать моих детей; я обещал ей. Нельзя круто порвать все отношения… надо чем-нибудь замаскировать это… и Маб тоже нельзя сразу обескуражить…

– Ты уже колеблешься… эх, легкомысленный!

Когда Валерий пришел на заре к Фабию, Маб проснулась в комнате Адэллы. Молодая маркитантка сидела на полу около постели своей подруги, с которой уже несколько лет спала вместе. Маб и Адэлла очень любили друг друга.