Иван Барков - Нецензурная поэзия (СИ)

В Москве у всех ворот
Для часовых солдат поделаны избушки,
А в них с солдатами бывает всякой сброд:
И беглы мужики и нищие старушки,
С которых за ночлег солдаты шлюшки
Берут за кажду ночь вина по кружке,
А больше тут
Живут
Веселеньки молодки,
Что на прядильнях здесь дерут от песен глотки,
Которы с каждой потки
В избушках тут
Пошлину берут.
Солдаты молодиц и сами шляют
И хлебец с стороны им также промышляют.
По должности один служивый в караулку
Завел какого-то немчурку
И шпетную ему молодку подрадел.
С молодкой немец лег, солдат плащом одел,
И как тот немец бабу мулил,
Солдат тогда стоял с ружьем да караулил.
Немчин пыхтит,
А блядь крехтит,
Насилу с ним ебется,
У ней в мозолях вся пизда, так баба жмется.
А немец говорит: — Вот, матка, глейх зайдется,
Навеселимся всласть. — Немчин, так дай за труд,
Не даром тут ебут,
А денежки дают.
Немчурка, вынув рубль, спросил, велика ль плата.
Ответствовал солдат: — Здесь плата небогата,
Мамзель твоя немудрой человек,
Ей будет пять копеек,
А часовому вдвое,
А немец дал и втрое.
Довольна плюшница, доволен и солдат,
Немчурка ж думает: попал на лад,
Не ебля это — клад!
Недолго ж: кладом тем доволен был немчурка:
С ним сделалась фигурка,
Обезображен стал немчуркин юрка,
Раздулася на нем вся шкурка.
Немчин на это глядь,
Вдруг обмер, испугался,
Рвался, кричал, метался,
Не ведал, что зачать.
Наделала ему та ебля дела!
Чтоб без хуя не быть,
Так надобно лечить.
Такой-то блядь ему гостинец подрадела,
Что он не сбыл с рук в год,
Да тут потратил он и денежек немало,
Однако полплеши как будто не бывало,
Хуй стал его урод.
Потом, как лехче ему стало,
Для некаких причин
Пошел с двора немчин
И в город пробирался.
Откуда ни взялся — служивый доброхот,
От Яузских ворот,
Кой немцу быть было без хуя постарался.
И только с ним лишь повстречался,
Он немца лишь узнал,
То немцу пенять стал:
— Што, бачка, не видать тебя недель уж сорок?
А ты хотел всегда к мамзеле той ходить.
Немчин на то: — Нет, нет, не хочет мой ебить
Такой маторак;
Ваш дешев руска пизд, да хуй починка дорог!

Восплачьте днесь со мной, портошные пределы,
Гузенна область вся, муде осиротелы,
Дремучий темной лес, что на мудах растет,
Долина мрачная, откуда ветр идет,
Восчувствовавшие бобонами мученье
Пахи нещастные! С задору и терпенья
Ты, чашник на портках, ты, гулфик на штанах,
И вы, сидящие площицы на мудах,
Восплачьте днесь со мной, восплачьте, возрыдайте,
Коль боли нет у вас, так хую сострадайте!
Румянейшая плешь с злосерднею судьбиной,
Лишился я тебя, мой друг, мой вождь любимой!
Свирепа от меня тебя, ах! смерть взяла,
Прелютым шанкером плешь прочь и отгнила.
О! нестерпима боль! о, злейшее мученье,
Чего лишился хуй в твоем, ах! разлученье!
Всего меня могло что токмо веселить,
Всего не можно мне лишь то изобразить.
О, рок! окроме ран, которыми терзаюсь,
Окроме струпов тех, которыми строгаюсь,
Окроме той беды, что гниль мне нанесла,
Лишился я тобой приятна ремесла,
Того, которым я всегда одушевлялся
И коим в тме утех дражайших наслаждался,
Лишился… Небеса! пизда не даст мне еть,
Ах! можно ль хую быть без ебли и терпеть?
Нет, даст! Отчаянье мое в том есть напрасно,
Коль кочнем уж пизда ебется также сластно,
Так что ей нужды в том, что плеши нет моей?
Чесаться все равно, чем ни чесаться б ей.
Конечно, так. О, нет! ты представленье лестно,
Мечтательная мысль: что создано совместно,
То должно уж всегда совместно пребывать.
Как, как же будет хуй без плеши работать?
Свиреп мой рок, свиреп, и зла моя судьбина,
Напасть моя ничем теперь не излечима.
Оставить должно то, чтоб радость мне иметь,
Веселье мне прошло, я должен грусть терпеть.
Коль бедная битка оставлена от плеши,
Нельзя тебе уж еть, не токмо пробить бреши.
Не вкусишь никогда вкушаемых утех,
Пиздам теперь не хуй, а более ты смех.
Но что пиздам! нельзя стрясти и малакейки,
Погибли все мои прошедшие затейки.
Тем бедствием, познал которое я днесь,
Пренещастлив теперь во век свой буду весь
И в крайность крайнею и тучу повергаюсь,
Неизъясненно зло, чего тобой лишаюсь.
Рассеяна вся мысль, и ум исчез весь мой,
Ах, как расстался я со плешью дорогой,
С тобой расстался я, багряная елдина,
С тобою, спутница моя неизменима;
Тебя уж нет со мной, и твой сокрылся зрак,
Без плеши палка стал теперь я, не елдак.

«Ебена мать» — не значит то, что мать ебена, —
Ебеной матерью зовут и Агафона,
Да не ебут его, хоть надо разъебать, —
Он все пребудет муж, а не ебена мать!

«Ебена мать» — ту тварь ебену означает,
Что из пизды хуишки извлекает, —
Вот тесный смысл сих слов,
но смысл пространный знать

Не может о себе сама ебена мать.
«Ебена мать» — в своем лишь смысле не кладется,
А в образе чужом повсюду кстати гнется.
Под иероглиф сей все можно приебать, —
Синоним всем словам: «Ебена мать».

«Ебена мать» — как соль телам, как масло — каше,
Вкус придает речам, беседы важит ваши,
«Ебена, — может, — мать» период дополнять,
Французское жонфутр, у нас — «ебена мать».

«Ебена мать» — тогда вставляют люди вскоре,
Когда случается забыть что в разговоре,
Иные и Святых, не вспомнив как назвать,
Пхнув пальцами по лбу, гласят — «ебена мать!»

«Ебена мать» — еще там кстати говорится,
Когда разгневанный с кем взапуски бранится,
Но если и в любви надлежит оказать,
То тоже, но нежней скажи: «А, брат, ебена мать!»

«Ебена мать!» — кладут и в знак местоименья,
К таким, которые у нас без уваженья,
Как хочешь, например, ты имрека назвать,
Вот так его зови: «Эй ты, ебена мать!»

«Ебена мать» — уж ты, — значит к тебе презренье,
Уж — «Я, ебена мать!», — значит к тебе почтенье,
«Что за ебена мать?!» — есть недоумевать,
А храбрости есть знак: «Кто нас? Ебена мать!»

«Ебена мать, дурак!» — в проступке есть улика,
"Дурак, ебена мать!» — значит вина велика,
«Я дам, ебена мать!» — то значит угрожать.
А не хотеть — вот так: «О! ох! Ебена мать!»

«Ебена мать!» — и сердце значит умиленно,
Как кто раскается в своих грехах смиренно,
Из глубины души начнет вон изгонять
С пороком те слова: «Ах! Я, ебена мать!»

«Ебена мать!» — еще присягой нам бывает,
Коль, например, тебя напрасно кто клепает,
И образ со стены не надобно снимать,
Скажи, лишь перекрестясь: «Как! Ба, ебена мать!»