Григорий Сковорода - Наставления бродячего философа [Полное собрание текстов]

Афанасий.Верую, Господи, что 1000 лет перед очами твоими, как день вчерашний…

Лонгин.Я бы мог тебе сказать и сие, что, если кто единого человека знает, тот всех знает. Один в тысяче, а тысяча, как человек один. Но сие не у нас, но перед Господом.

Афанасий.Ах, перед Господом! Скажи, где перед Господом?

Лонгин.Там, на том мире, на другом свете.

Афанасий.Где же тот второй мир?

Лонгин.Там, где «второй человек – Господь с небес».

Афанасий.А второй человек где?

Лонгин.Там, где второй мир.

Афанасий.А второй мир где?

Лонгин.Вот где! Послушай Петра святого: «Нового неба и новой земли хотим, по обетованию его, в них же правда живет». Видишь, что второй мир там, где новое небо и новая земля. Они его суть члены.

Афанасий.Где же новое небо и земля новая?

Лонгин.Там, где старое небо и земля.

Афанасий.А старое небо где?

Иаков.Изрядный ты истец: еще нового не сыскал, а старый мир потерял. Старое небо под носом у тебя.

Афанасий.Ведь старое небо и старая земля везде?

Лонгин.Везде.

Афанасий.И нельзя сыскать места, ни на один центр пустого?

Лонгин.Нельзя.

Афанасий.Все наполнено старым небом и землею?

Лонгин.Все.

Афанасий.Где ж твой новый мир?

Лонгин.Везде.

Афанасий.Как же старый мир совместишь с новым?

Лонгин.Так, как тень с ее деревом. Взгляни на сию живую и благосеннолиственную яблоню.

Афанасий.Яблоня поднялась вверх, а тень протянулась по долу. Тень на ином, а яблоня на ином месте. Тут дело иное.

Лонгин.Крайняя ведь часть тени лежит на земле, но начало и основание ее есть с яблонею вместе, и она никогда не бывает ни больше ни меньше яблони своей. Кратко сказать, тень яблоням меститься не мешает.

Афанасий.Вот так разве скажи: «Тень яблоням меститься не мешает».

Лонгин.Да я же так и сказываю.

Афанасий.Тень яблоне меститься не мешает.

Лонгин.Конечно.

Афанасий.Итак, ветхий мир есть тень нового?

Лонгин.Думаю и верую. А если совершенно уразумею, что так есть сие, тогда увижу его и, любя, возлюблю его в Господе, а Господа в мире его.

Афанасий.Ах! Бедненькие мы с нашим миром. Мир наш, век наш и человек наш есть то тень одна. Но почему мир наш есть тень?

Лонгин.Спрошу и я тебя. Почему тень есть тень?

Афанасий.Потому что проходит и не постоянствует.

Лонгин.Как же она проходит?

Афанасий.Когда солнце заходит, тогда тень исчезает, а тем скорее, чем больше простирается. Вчера была одна, днесь другая, завтра третья привидится. То рождается, то исчезает. А родившись, не стоит твердо, но от сего к тому месту уклоняется. Вопреки же яблоня лет сто стоит неподвижна.

Лонгин.Вот еще почему тень есть безделица! Она не есть дело, но некоею только иконою его является и придерживается его. Воззри же ныне тленным твоим оком на бездельную тень тленного твоего мира и воспой с Давидом: «Дни наши, как сень на земле, и нет постоянства». Он непрестанно переменяется. То рождается, то исчезает, то убывает, то уклоняется. Не многие ли тысячи теней ее в яблоне? Так тысяча наших лет в едином дне Господнем сокрываются. Мир Господен и день Господен есть то древо жизни. А наш дряхлый, тенный и тленный мир есть то древо смерти. Оно глупомудрым сердцам видится добром, по естеству же своему есть лукавое. «И прикрыла их сень смертная».

Мир наш есть риза, а Господен – тело. Небо наше есть тень, а Господнее – твердь. Земля наша – ад, смерть, а Господняя – рай, воскресение. Век наш есть то ложь, мечта, суета, пар, ничто, а истина Господня пребывает вовеки. Век наш есть то различие и разноформие тени, сечение песка, увядание цвета. Век же Господен есть единство, тождество, адамант. День наш есть то же, что вечер, ночь, луна. День Господен есть то вечное утро, свет неприступный, незаходимое солнце. «Господь близ». «Придет же день Господен, как тать в ночи, в тот же день небеса с шумом мимо пройдут, стихии же сжигаемые, разорятся». А как мир наш и век зол, так и человек наш лукав. «Первый человек от земли тленный».

Афанасий.Таковых-то, думаю, 1000 в одном человеке, стоящем перед Господом, а один Божий человек в тысяче наших.

Лонгин.А я тебе сказываю, что не тысячи, но все наши, всех веков человеки, в едином Господнем человеке так обретаются, как бессчетный всех наших миров хор скрывается в Божием мире и в рае первородного оного мира, о котором Иов: «Кто меня устроит по месяцам прежних дней, в них же меня Бог хранит». Сей-то есть день Господен, как тать (смотри псалом 83-й, стих 11-й).

А как в Боге разделения нет, но он есть простирающее по всем векам, местам и тварям единство. Итак, Бог и мир его, и человек его есть то едино.

Афанасий.Чуден ты, Господи! Чуден мир твой. Чуден человек твой.

Лонгин.Уразумей едино зерно яблочное, и достаточно тебе. Если же едино в нем дерево с коренем, с ветвями, с листьями и плодами скрылось, тогда можешь там же обрести бесчисленные садов миллионы, дерзаю сказать, и бесчисленные миры. Видишь ли в маленькой нашей крошке и в крошечном зерне ужасную бездну Божией силы? Для чего же, вопреки, наша простирающаяся выше звезд обширность во едином Божием пункте утаиться не могла бы? Если кто хоть мало нечто духом Божиим вдохновлен, тот может скоро поверить, что в едином Господнем человеке все наши земные вмещаются. Подлая наша природа, находясь тенью, находится обезьяною, подражающею во всем своей госпоже натуре. Сия рабыня внешностями своими, будто красками, наводит тень на все блаженной натуры дела, изображая тенью для тленных и младенческих умов все сокровище, таящееся в неисчерпаемом недре господствующей природы, как невидимая есть присносущая истина. Итак, если нечто узнать хочешь в духе или в истине, усмотри прежде во плоти, сиречь в наружности, и увидишь на ней печатлеемые следы Божии, безвестные и тайные премудрости его обличающие, и будто тропинкою к ней ведущие.

Афанасий.Потише, господин мой! Не залетай с орлами во мрак облачный. Перестаю разуметь речь твою. Пряди погрубее ниточку для очей моих сельских.

Лонгин.Бывал ли ты когда в царских палатах? Стоял ли посреди чертога, имеющего все четыре стены и двери, покрытые, будто лаком, зеркалами?

Афанасий.Не довелось.

Лонгин.Стань же, если хочешь, на ровном месте и вели поставить вокруг себя сотню зеркал венцом. В то время увидишь, что один твой телесный болван владеет сотнею видов, от единого его зависящих. А как только отнять зеркала, вдруг все копии скрываются во своей исконности, или оригинале, будто ветви в зерне своем. Однако же телесный наш болван и сам есть единая только тень истинного человека. Сия тварь, будто обезьяна, образует лицевидным деянием невидимую и присносущую силу и божество того человека, которого все наши болваны суть, как бы зерцаловидные тени, то являющиеся, то исчезающие при том, как истина Господня стоит неподвижна вовеки, утвердившая адамантово свое лицо, вмещающее бесчисленный песок наших теней, простираемых из вездесущего и неисчерпаемого недра ее бесконечно. «Сокроешь их в тайне лица твоего».