Фёдор Сологуб - Повести и рассказы

– Он тебе не пара, малообразованный, постоянно ломается, пьяница, мот, картежник, и еще есть за ним художества, о которых я тебе и говорить не стану.

– Я люблю его, – с отчаянием заговорила Ниночка, – и ни за кого не пойду, кроме него. Он хороший, хороший, я его люблю, люблю.

И Ниночка горько заплакала и застучала по полу маленькими своими ножками, как избалованный ребенок.

– Антонина! – строго сказал отец, и в его голосе зазвучала такая бешенная нотка, что Ниночка мигом угомонилась. – Довольно, Антонина, – продолжал отец, – я тебе объяснил, почему ему отказано. Иди, мне некогда.

Ниночка подбежала к отцу, стала на колени и, ласкаясь и плача, шептала:

– Папенька, я люблю его. Я не могу без него жить.

– Проживешь, голубушка, – сказал отец, принимая опять спокойный тон. – Иди, иди, Ниночка, ты мне мешаешь.

После обеда в большом саду Ниночкина отца, на скамейке под развесистым деревом сидели Ниночка и Балагуров. Ниночка имела недовольный и огорченный вид, Балагуров был самоуверен как всегда.

– Я вас люблю, Ниночка, – повторил он.

– Да я вас не люблю, ведь я вам сказала.

– Этого не может быть, – уверенно говорил он, – я люблю вас так сильно, так пылко, так горячо хочу вашей любви, что такая любовь не может остаться без ответа.

Ниночка встала и хотела уйти. Балагуров удержал ее.

– Извините, Ниночка, еще одно слово.

Ниночка вспыхнула ярким румянцем.

– Не смейте называть меня Ниночкой. И знайте, что я не вас люблю.

– Полноте, Ниночка, Полтавского вы не любите, это только детская прихоть.

– Люблю, люблю.

– Да и он вас не любит.

– Да? – насмешливо спросила Ниночка.

– Да, Ниночка, вы будете моею и полюбите меня.

– Никогда. И как вы смеете… Вы – нахал…

– Благовоспитанные барышни не ругаются, Ниночка. Вы полюбите меня, потому что я силен и честен, и смею любить, и люблю вас больше моей жизни. Я не хочу жить без вас. Только мертвый уступлю я вас другому, и вы будете любить меня, клянусь честью.

Разгоревшееся и смелое лицо было в эту минуту так мужественно красиво, что негодующая и раскрасневшаяся Ниночка смутилась, и какая-то смутная боязнь пробежала по ней. А глаза Балагурова глядели так властно и в тоже время с такою мольбою, что Ниночка не могла отвести от них своих голубых глазок.

– Никогда, – повторила она неуверенным голосом.

– А вот и залог вашей любви, – страстно шепнул Балагуров, охватил могучими руками ее тонкую талию и поцеловал ее прямо в пунцовые губки.

Ниночка отчаянно вскрикнула и рванулась из его рук. Балагуров не удерживал ее.

– Целовал ли он вас так? – спросил он ее, когда она быстро побежала от него к дому.

Ниночка приостановилась, положила руку на грудь, тяжело перевела дыхание и крикнула:

– Конечно нет. Он не такой дерзкий.

Балагуров радостно засмеялся и пошел к Ниночке. Она вскрикнула и убежала.

В тот же день вечером Ниночкин отец объявил ей, что Балагуров просит ее руки.

– И я надеюсь, – прибавил Филипп Иванович, – что ты согласишься.

Ниночка и плакала и просила, отец стоял на своем.

Ниночка знала, что насильно ее замуж не выдадут, но знапа и то, что отец настойчив. И вот она написала Фунтикову о своем горе, а преданная ей горничная, Любаша, вызвалась доставить письмо по секрету.

Ниночкино письмо попало актеру между двух рюмок водки, пятнадцатой и шестнадцатой, – и он мигом составил план овладеть Ниночкиной рукой и ее приданым; не даром говорится, что пьяному море по колено. Хотя Фунтиков от водки не пьянел, но все же делался отважен.

На другое утро Полтавский явился в дом Животова еще торжественнее и решительнее, чем в прежний раз.

– Доложи Филиппу Ивановичу, – сказал он Любаше, снимавшей с него пальто, и что-то сунул ей в руку.

Любаша зарделась от удовольствия и пошла докладывать. Фунтиков охорашивался перед зеркалом.

Любаша вернулась, смущенная.

– Просят извинить, не могут принять.

– Скажи, что я по делу, важному дня самого Филиппа Ивановича, – спокойно приказал Фунтиков.

Любаша пошла и принесла тот же ответ. По-видимому, Фунтиков этого ждал. Пока она ходила, он карандашом написал на своей карточке: «Совершенно необходимо поговорить с Вами наедине. Задержу недолго и в последний раз. Дело щекотливое; я могу передать его через посторонних, но, уверяю вас, для вас самих лучше без огласки».

Он отдал карточку Любаше, и она пошла третий раз. Через минуту она вернулась и сказала:

– Просят пожаловать.

– Давно бы так, – проворчал Фунтиков и пошел за Любашей.

Любаша отворила ему дверь кабинета.

Животов встретил его холодным поклоном, руки не подал и с сухою вежливостью пригласил сесть. Фунтиков раскинулся в кресле с видом победителя.

– Чем могу служить? – спросил Животов, пристально и строго глядя на актера.

Полтавский слегка поклонился:

– Имею честь, – сказал он с улыбкой, – просить у вас руки вашей дочери.

– Больше ничего не имеете сказать? – ледяным тоном спросил хозяин.

– А это глядя по ответу, – развязно сказал Полтавский, засовывая руки в карманы.

– Это дело между нами окончательно покончено.

– Так-с, – протянул актер. – А только все-таки я вас убедительно прошу передумать, потому что я люблю…

– Все это я слышал, – перебил Животов, – если больше ничего не имеете, то и говорить не о чем.

– Иметь-то я имею, почтеннейший Филипп Иванович, только лучше…

– Говорите прямо, без предисловий, – нетерпеливо прервал хозяин.

– Как угодно-с, – поклонился Полтавский и нахально усмехнулся, – прося руки вашей дочери, я исполняю долг честного человека, поймите, долг…

Но продолжать было не надо. Актер почти испугался действия своих слов. Весь побагровевший, шатаясь, поднялся Животов со своего кресла и тяжело двинулся к Фунтикову, который тоже встал.

– Лжешь, негодяй, – прохрипел Животов и тяжело опустил руку на плечо актера.

Актер струсил, но старался скрыть это.

– Полегче, любезнейший, – сказал он, – честью любимой девушки не шутят.

– Где? – бешено крикнул Животов.

– Да в вашем же саду.

Животов упал в кресло и схватился руками за голову.

– Ты, пьяница, шулер, альфонс! – бешено вскрикивал он. – Ты посмел подойти к моей дочери.

– Я не буду пить, – угрюмо сказал Фунтиков, – я не буду играть, любовь меня возвысила.

– И ты думаешь, что я отдам тебе свою дочь! – закричал Животов, яростно вскакивая. – Вон, негодяй!

– Что ж, в городе узнают, – нахально сказал актер.

Животов схватил со стола тяжелый подсвечник. Полтавский мигом очутился у дверей.

– Стой, – крикнул Животов, догоняя его, – признайся, ведь ты солгал! Ты оклеветал ее, мою невинную голубку.

Актер внимательно посмотрел на несчастного отца.