Николай Каразин - Рождественские рассказы

— Странно! — пожала плечами Ирен и сказала: — Проси!

Тревожное чувство не то легкой робости, не то чего-то гораздо худшего взволновало красавицу.

В комнату вошел солидный господин не первой молодости, но еще очень бодрой и даже красивой наружности, настолько представительной, что даже его ничуть не портила блестящая лысина во всю голову. Ирен заметила, что гость слегка прихрамывает на одну ногу. Одет ночной, правильнее полуночный, визитер был безукоризненно, весь в черном. Крупный бриллиант сверкал у него в галстуке.

Тайный советник, будто добрый старый знакомый подошел к ручке маменьки, еще не пришедшей в себя от потрясения и вперившей в него свои обесцвеченные глаза, затем расшаркался с Ирен и, видя, что та тоже слегка растерялась, не протягивает ему руки и не просит садиться, улыбнулся и сам проговорил:

— Садитесь, дорогая моя, будьте, как дома... Садитесь и поговорим, как старые друзья... То есть, старые друзья мы с вашей маменькой, но надеюсь, что скоро стану и вашим близким другом и покровителем!

— Не припомню что-то такого между своими прежними... — усомнилась, про себя конечно, маменька.

— И не стоит припоминать! — улыбнулся гость, словно читая ее мысли.

— Мы дома... — проговорила Ирен, овладевшая собой и приготовляясь отбрить нахала.

— Нет! — отрицательно покачал головой гость. — Разве эта гнусная дыра может считаться обиталищем той, которая предназначена судьбой быть окруженной величайшим комфортом и сказочной роскошью? Вы, очаровательница моя, на жизненном пути случайно, временно попали в эту мерзкую яму... это бывает, это может случиться, но это не ваше настоящее место. И с этой минуты все переменится, как по мановению волшебного жезла. Я могуч и богат безгранично, понимаете? Без-гра-нич-но! Я прошу вашей руки... я просто требую этого счастья...

— Но по какому праву, кто же вы? — чуть не вскрикнула Ирен.

Екатерина Ивановна с испугом взглянула на дочь и стала ей делать какие-то знаки.

— Официально мое имя обозначено на карточке, но так как теперь, между нами, как мужем и женой, не должно быть тайн, я должен вам открыться: я тот, чьей женой вы, громко и торжественно, обещали быть несколько минут тому назад, вот на этом самом месте!

Вы должны припомнить, уважаемые читатели, что все действие происходило в глухом переулке на Выборгской стороне — в центре города на больших людных улицах обыватель никогда не слышит пения петухов, но здесь подобный факт весьма возможен, а потому правдоподобен... и никого не могло удивить, что издалека в эту минуту донеслось хрипловатое — кукареку!.. Ему тотчас же ответило другое, поближе.

Гость слегка побледнел, заторопился, вспомнил, что ему куда-то необходимо, и поспешно вынув из кармана два пакета, сунул один в руки Ирен, другой положил на стол, против Катерины Ивановны, проговорив:

— Pardon, mesdames, до завтра... завтра мы поговорим подробно и обстоятельно. Это вам, а это вам... До свиданья, моя дорогая, моя радость, мое утешение!

Тайный советник послал по адресу грациозный воздушный поцелуй и сразу исчез. Именно исчез, потому что Лукерья клялась, что никого не выпускала из двери, и что у барина была богатая соболья шуба — тысячная; одно слово... висела, мол, шуба эта вот на самом этом колке, а как барин надел ее и когда, она не видала...

В пакете Ирен оказалась коробка с дорогим колье из крупных рубинов; опытный глаз красавицы оценил сразу подарок — это было целое состояние; кроме того, конверт с вложенным в него листом крупно исписанной бумаги. Екатерина Ивановна нашла в своем пакете, толстую пачку «радужных», новеньких, совсем не измятых, подобранных номер к номеру, и когда подсчитала их только приблизительно, ахнула и почувствовала себя дурно...

Нескоро опомнились и сообразили, в чем дело, и маменька, и дочка, а когда к ним вернулось ясное сознание всего происшедшего, то маменька принялась аккуратно считать все еще дрожащими от волнения пальцами соблазнительные листы, а дочка читать, что написано на листе — опять-таки красным по черному.

Маменька все сбивалась со счета, так и не досчитала, а дочка прочла внимательно, поняла и словно про себя произнесла:

— Что за мистификация!

Однако эта мистификация заключалась в правильно составленном брачном контракте, разделенном на две половины: на первой условия брака со стороны мужа, вторая осталась чистая, дабы Ирен, согласно приписке, обозначила на них свои условия.

Первое условие было лаконично.

«Обязуюсь исполнять всякое желание, немедленно и безотговорочно», а затем, нечто вроде стихов:

Долго думала Ирен над этим двустишием и вспомнила, что она слышала что-то подобное на сцене, в былые счастливые времена, кажется, в опере Гуно. Вспомнила историю Фауста. Эго подало ей надежду тоже оставить Сатану с носом — и, разыскав чернильницу с пером, она смело начертала, на свободной половине листа, свои контр-условия:

«Исполнять, конечно, все ее желания и прихоти, жить на разных половинах, не сметь являться к ней иначе, как по приглашению, испытывать чувство ревности, сколько угодно, но не сметь ничем — даже недовольной физиономией — высказывать, или каким бы то ни было способом проявлять эти чувства».

Она вновь перечла свои условия и была очень удивлена, увидав приписку после слов «иначе как по приглашению» — «кроме первых двадцати четырех часов по приведении сего контракта в исполнение».

— Я этого, кажется, не писала? — удивилась она, но вспомнив, что тайный советник, несмотря на свою лысину, как мужчина, еще очень и очень интересен, решила не исправлять приписки и оной не вычеркивать.

Тут опять случилось нечто сверхъестественное. Едва она положила на стол перо, за ненадобностью, как под ее словами ясно и отчетливо сама собой выступила кровавыми буквами подпись:

«Согласен. Агел-Шип».

— Знаешь, что я придумала? — обратилась к ней маменька. — Я завтра же пошлю одну бумажку разменять. Если она сатанинского происхождения, значит, фальшивая, и ее не разменяют, а если разменяют, значит, деньги настоящие, государственные, значит, чистые... А, как ты думаешь?

Но Ирен ничего ей не отвечала, она вошла к себе в спальню, быстро разделась, хотела было помолиться, но вместо слов молитвы ей лезла в голову, бог знает, какая чушь. Ирен завернулась с головой в одеяло, прижалась пылающим лицом в подушку и... Вот тут я, как историограф данного чрезвычайного события, не знаю, заснула она или только притворилась спящей, по крайней мере, на призыв своей маменьки она сохранила полное молчание.

На другой день пятеро, голодных как волки, студентов явились все вместе, по обычаю, ровно в три часа и были очень удивлены, не найдя обеих хозяек дома. Обед, впрочем, был приготовлен и даже особенный, с добавкой третьего блюда — сладкого. На их расспросы Лукерья рассказала, что ночью, мол, приезжал какой-то барин, важный такой и, должно быть, богатейший, миллионер одно слово, что утром рано за господами приехала ланда на паре вороных, кучер рыжий и весь в позументах... Барыни мои сели и уехали, а ей сказали, что когда вернутся — неизвестно, денег, мол, на расходы оставили эво сколько, а чтобы сидела, студентов кормила и ждала, какое ей выйдет дальнейшее определение... А больше она ничего не знает.