Николай Каразин - На далеких окраинах

Один из передних джигитов, на всем ходу, сорвал с перекладины висевшую в камышовой плетенке, большую желтую дыню и засунул ее в переметную сумку, другой также завладел целым бараньим курдюком, висевшим у другого навеса. Хозяин последнего пытался было протестовать, крикнул что-то, даже за жердь, чем запирают на ночь ворота, схватился, да махнул рукой и юркнул в глубину сакли, увидав, как джигит покосился на конец своего мултука.

Шайка барантачей, так неожиданно напавшая на наших дуэлистов, состояла, действительно, человек из двадцати. Опытный взгляд Батогова не ошибся в определении числа наездников, но тотчас же вся партия разделилась на маленькие отдельные группы.

Догонять бежавших барантачи не решились: это могло бы завлечь их слишком далеко, а они и так уж чересчур далеко забрались, и страх, что им отрежут отступление к Сыр-Дарье, заставил их, не теряя ни минуты времени, направиться к берегам этой реки, с таким расчетом, чтобы к вечеру пробраться на тот берег и там уже, в густой чаще прибрежных камышей, дать отдых себе и своим коням.

Бегство это было само по себе очень рискованно. Под покровительством непроницаемой темноты южной ночи, им удалось пробраться к Беш-агачу, а теперь им приходилось удирать на виду у всех, при ярком свете солнечного дня.

Отдельные партии разбойников шли разными дорогами, чтобы сбить с толку преследователей, если погоня успеет вовремя сформироваться. Партия, в которой находился Батогов, шла на Чардары, развалины старой кокандской крепостцы, давно заброшенной, расположенной на низменном противоположном берегу Сыра, верстах в шестидесяти от нашего Чиназа.

Голое, деревянное, ничем не покрытое бухарское седло страшно беспокоило Батогова; он не мог даже привстать на стременах, потому что ноги его были туго стянуты распущенной чалмой под брюхом лошади. Острые края седла глубоко вдавливались в тело, давно уже протерли кожаные панталоны Батогова и натирали кровавые ссадины; пальцы скрученных рук совершенно налились и онемели. Ветер путал волосы и бороду пленника, и грязный пот, смешанный с пылью, струился по лицу несчастного.

У небольшого арыка, на дне которого чуть пробиралась довольно чистая вода, всадники на минуту остановились. Один за одним они спускались на дно арыка, черпали своими малахаями (войлочными шапками) воду и жадно пили.

— Дайте и мне, — хрипло простонал Батогов, видя, что бандиты, утолив свою жажду, не думают вовсе о своем пленнике и садятся на лошадей.

— Да дайте же, дайте... разбойники, черти вы окаянные!

Батогов настолько еще владел собой, что бранные слова произносил по-русски. Его не слушали и погнали лошадей дальше. Белая лошадь, почему-то утомленная больше других, начала заметно отставать. Ее подгоняли сзади ударами двух нагаек; по временам нагайки, словно нечаянно просвистав над крупом копя, врезывались в спину Батогова. От страшной боли, от невыносимой жажды, пробудившейся с новой силой, при виде того, как другие вдосталь пьют воду, у несчастного позеленело в глазах, стиснутые зубы скрипели, глаза горели каким-то горячечным блеском.

У всех полудиких народов есть общая страсть мучить своих пленных, без всякой для себя надобности. Только корысть заставляет их не доводить эти мучения до конца, до смерти измученного.

А всадники все неслись и неслись. Уже давно населенные места остались позади. В стороне дымились кибитки кочевников; несколько двугорбых, косматых верблюдов паслись в зарослях. Местность была совершенно ровная; вдали синела туманная полоса Сыр-Дарьи.

— Стой! — крикнул узбек в красном кафтане.

Вся партия остановилась.

— Это наши прошли, — указал он на частые следы подкованных конских ног, пересекавшие дорогу.

— А может, и не наши; разве тут мало народу ездит.

— Нет, наши, — произнес узбек. — Вон круглые подковы чалого... Они прошли туда, — он указал рукой направо. — Они здесь раньше нашего прошли, и, обглодай мои кости собака, если они не прошли много раньше нас.

— У них нет этого дурацкого мешка.

Джигит кивнул на Батогова.

— Поспеем и мы; чего стали? — вмешался третий. — Дарья недалеко, к ночи будем на месте. Гайда, вперед!

— Не дойдет, проклятая, — говорил узбек, когда вся группа снова тронулась в путь. Он со всего размаха вытянул по крупу белого коня; тот засуетился, рванулся, ноги усталого животного заплелись, и оно, споткнувшись, грянулось на землю.

Упавшая лошадь придавила ногу Батогову; его колено словно хрустнуло. Задыхаясь от густой пыли, набившейся ему, при падении, в нос и в рот, он стонал и судорожно рвался, бесполезно пытаясь освободить свои руки.

Удары нагаек заставили бедного коня скоро подняться на ноги. Батогова поправили на седле. Поехали дальше.

Солнце низко спустилось, когда прибыли на песчаный берег Сыр-Дарьи. Было тихо кругом; только сыроватый ветер, подымаясь от реки, слегка рябил ее гладкую, желтоватую поверхность и шелестел в камышовых зарослях. На песчаных отмелях бродили чубатые цапли; несколько чаек, вскрикивая своим металлическим голосом, носились над водой. Вдали, на противоположном берегу, сквозь густые камыши, виднелись серые глиняные массы развалин Чардары.

Поправили седла, подтянули подпруги. Один из всадников отвязал длинный волосяной аркан, который висел у него за седлом и, сложив его вдвое, продел под брюхом лошади Батогова. Два джигита стали по бокам и взяли концы веревки. Эта предосторожность была принята для того, чтобы измученная лошадь под пленником, выбившись из сил, не пошла бы ко дну со своим всадником. Вперед поехал узбек на Орлике, за ним потянули Батогова, сзади, несколько поотстав, ехали остальные. В таком порядке пустились в воду.

Насторожив уши, отфыркиваясь, распространяя вокруг себя целые водопады брызг, вошли лошади в реку, и скоро вода начала достигать им до самого брюха. Орлик, вытянув морду, на ослабленных поводах, порывисто плыл наискось против течения; за ним поплыли и остальные лошади. Конский храп и ободрительные голоса джигитов неслись над водной поверхностью.

В камышах, на противоположном берегу, что-то закопошилось; медленно высунулась черная, щетинистая морда с клыками, испуганно хрюкнула при виде плывущих и шарахнулась назад. Целая стая диких уток, с криком, хлопая крыльями, пронеслась над головами барантачей. Сильным течением воды относило в сторону плывущих лошадей. Раза два они чувствовали дно под своими ногами, инстинктивно поворачивались мордами против течения и переводили дух.

Скоро все выбрались на противоположный берег. Всадники сошли с лошадей, животные с шумом отряхивались, разбрасывая вокруг себя мелкие брызги.

Вода, во время переправы через реку, достигала почти до локтей связанных рук Батогова; брызги обдавали его с головы, и это купанье значительно освежило измученного офицера. С жадностью вдыхал он в себя эти брызги, ему удалось даже несколько раз глотнуть, и как хороша показалась ему эта вода... Нестерпимая боль в руках, почти целый день находившихся в таком неестественном положении, словно утихла под влиянием благодетельной свежести, даже мысль его стала немного светлее, и затихло чувство тупого озлобления, овладевшее им во время этой мучительной поездки.