Георгий Чулков - Метель

— Куда бежишь? — загородил ей дорогу блюститель порядка, казавшийся теперь в ночном сумраке выходцем с того света. — Времени своего не знаешь, потаскуха. Ишь налимонилась!

Анна Николаевна, разумеется, никак не могла сообразить, чего собственно от нее хочет строгий ночной человек.

— Этот авантюрист выдавал себя за князя, — сказала она, обращаясь к городовому. — Но согласитесь, какой же он князь!

— Ты мне зубы не заговаривай, — нахмурился городовой сердито. — Князя тоже выдумала! Покаж билет. А там видно будет…

— Билет? Какой билет? Ах, да! Мы ведь в маскараде. На публичных маскарадах всегда бывают билеты. А почему же у меня нет? Это меня с толку сбил этот фальшивый человек. Я куплю билет. Все ведь это с благотворительной целью устраивается…

Неизвестно, чем бы кончился этот странный разговор, если бы случайно не проходил в ту минуту по Большому проспекту студент Скарбин. Этот чудак всегда занимался тем, что «спасал» от полиции проституток. Как известно, господа околодочные ловят ночных дам только в том случае, если они появляются без спутников. В обществе мужчины проститутка пользуется всегда драгоценным правом «неприкосновенности».

Скарбин заметив, что между городовым и какою-то дамою происходит бурное объяснение, немедленно отправился «оказывать содействие». Каково его было изумление, когда он при свете фонаря узнал Анну Николаевну.

— Господи! Что случилось? Зачем вы здесь, Анна Николаевна? — заволновался студент, совершенно сбитый с толку.

Должно быть, в голосе его было столько искреннего удивления, огорчения и смущения, что даже городовой почувствовал, что здесь дело неладно и ночная особа на самом деле вовсе не проститутка.

— Ванечка — воскликнула Анна Николаевна, всегда питавшая симпатию к простецу Скарбину. — Как я рада, что вы здесь… Требуют билет, потому что это публичный маскарад. Понимаете? А мой билет у князя, должно быть. Князь его приготовил для меня. Но, представьте, у меня теперь такая идея, что князь вовсе и не князь. Да и как-то не пристало русскому князю чародейством заниматься. Это ведь у Гофмана только какие-то мрачные немецкие бароны занимаются гнусной магией. Мы в гимназии «Майорат» читали. Я и сейчас помню, там такая была фраза: «Ueberhaupt ging die Sage, dass er schwarzen Kunst ergeben sei» [9] Вообще ходил слух, что он предался тайной науке, чернокнижию ( нем .). . Это про одного барона, Ванечка. Но мне надоел маскарад, и вся эта черная магия. Отведите меня, Ванечка, домой.

— Анна Николаевна! У вас жар, у вас лихорадка… Вы больны, Анна Николаевна — захлопотал студент. — Идемте, идемте со мною…

И студент повел несчастную домой.

Всю ночь просидел Ванечка Скарбин у Поляновых, помогая ухаживать за Анною Николаевною. Она бредила весьма странно, наводя ужас на Александра Петровича. Но любопытно, что кое-что сознательное и даже хитрое оставалось в этой больной душе.

Александр Петрович по крайней мере не догадался все-таки, что у Анны Николаевны было в самом деле свидание с князем Алексеем Григорьевичем Нерадовым, существом вовсе не мифическим, несмотря ни на что. Танечка была поражена не менее отца, и у нее даже явилось какое-то подозрение, очень неясное и смутное, но растревожившее ее чрезвычайно. Она почувствовала вдруг, что у матери есть от нее тайна, но Анна Николаевна с каким-то особенным лукавством ничего Танечке не открыла и на этот раз, несмотря на весь свой бред.

Такой жуткой и мучительной ночи еще ни разу не случалось пережить семье Поляновых. Лишь утром часов в одиннадцать Ванечке Скарбину удалось привезти врача, небезызвестного психиатра Проломова.

Доктор долго расспрашивал Александра Петровича и Танечку о родителях и предках Анны Николаевны и как будто обрадовался, что отец ее был склонен к попойкам и кутежам, дядя сошел с ума, а бабушка со стороны матери в припадке ревности ранила своего мужа кинжалом.

К утру возбуждение Анны Николавны прошло, и психиатр увидел ее уже молчаливой и грустной. Получив двадцать пять рублей за визит, он уехал и успел лишь посоветовать больную оставить пока дома и давать ей бром.

— Боюсь, — сказал он Танечке в передней, — что у вашей матушки разовьется меланхолия. Сейчас пока болезнь похожа на psychosis circularis. Это все-таки лучше, чем меланхолия, по крайней мере в отношении прогноза, но тоже форма не очень легкая и клонящаяся иногда к полному упадку сознания.

Танечке показалось, что карниз и картины без рам, которые были видны в открытую дверь, вдруг поплыли в сторону и вниз; колени Танечки ослабели и она схватилась рукою за деревянную вешалку, чтобы не упасть.

Прошло три месяца, а взаимные отношения героев этой не совсем обыкновенной истории не только не выяснились, но еще более запутались и осложнились. Иные из ее участников даже вовсе не видели друг друга в течение всех трех месяцев, а между тем как будто тайные силы плели неустанно свою интригу и все чувствовали, что от судьбы не уйдешь и что придется подвести всему итоги в конце концов.

Молодой князь Нерадов бросил Марго, и она жила теперь с Рувимом Карповичем, известным миллионером и сочинителем порнографических сонетов. Но князь Игорь, хотя и расстался с белокурой очаровательницей, по-прежнему вел далеко не беспорочный образ жизни.

К прежним его опытам и приключениям прибавилась еще одна неприятная черта — какое-то странное бретерство. Особенно всех удивила его история с господином Кирхнером. Этот Кирхнер, учившийся, между прочим, в берлинском университете и посвятивший свои досуги истории пластических искусств, читал однажды доклад в редакции журнала «Зодиак». Доклад был весьма поверхностный, надо признаться.

А между тем в докладе этом речь шла о типе Мадонны у нидерландцев XV века. На заседании был князь, и после доклада во время перерыва произошло то странное столкновение его с Кирхнером, о котором немало потом было разговоров в петербургском обществе.

Князь подошел к этому самому Кирхнеру и попросил его повторить одну фразу из его доклада. Этот господин, весьма фатоватый, между прочим, несколько удивленный и отчасти обеспокоенный просьбою Нерадова, поспешил раскрыть рукопись и прочесть фразу, которая заинтересовала почему-то князя. Собственно говоря, в этой фразе ничего особенного не было, но, должно быть, князю не понравился тот развязный и даже фривольный тон, каким автор вообще говорил о Богоматери. В злополучной фразе легкомыслие было как-то очевиднее, чем в других частях доклада — вот и все.

— Так, хорошо — сказал князь, холодно усмехаясь. — Больше мне ничего не надо.

— Но позвольте! Как же так? — обиделся эстет. — Я хочу знать в чем дело… То есть зачем это вам…