Георгий Чулков - Метель

Князь пришел даже в благодушное настроение и потому употребил такое легкомысленное словечко. Ему это даже понравилось. И он еще раз мысленно обозвал своего сынка повесою.

Князь и Анна Николаевна вошли, наконец, в комнату, которую заспанный слуга почему-то долго не мог отпереть.

Князю предстояли здесь новые и неожиданные испытания. Когда лакей поставил на стол мельхиоровое ведерко с бутылкою шампанского во льду и бесшумно удалился, князь решился взглянуть на свою спутницу и был тотчас же поражен и потрясен ее видом и прежде всего выражением ее лица.

Какой-то странный восторг светился в глазах Анны Николаевны. На щеках у нее был румянец. Полуоткрытый жаркий рот ее напоминал князю те давние дни, когда он не думал об ответственности и о возмездии.

И то, что на Анне Николаевне надето сейчас бальное голубое платье, безжалостно измятое; что у нее открыта шея и грудь; что прическа ее растрепана; что от нее пахнет какими-то сладкими, не очень дорогими, духами: все это пугало почему-то князя.

— Вы знаете, кого мы встретили сейчас на лестнице? — сказал князь, стараясь говорить как можно тише и проще, чтобы успокоить себя и, главное, растревоженную и возбужденную Анну Николаевну.

Но Анна Николаевна не слушала князя. Она все так же восторженно смотрела на него своими блестящими и влажными глазами. Князь не понимал, что с нею. Он только чувствовал, что пока они ехали вместе до Карповки, оглушенные и потрясенные осеннею бурею, в душе Анны Николаевны произошла какая-то перемена. Теперь перед князем сидела не та непокорная и мстительная женщина, которая смеялась над ним в автомобиле и потом бросилась по панели, во мрак. Теперь смотрела на него незнакомка с какою-то неожиданною нежностью и непонятной страстью.

Это было страшнее, чем та прямая вражда, которой вовсе не скрывала сначала Анна Николаевна.

Князь дрожащей рукою налил шампанского и, встав, прошелся по комнате. В овальном зеркале, исцарапанном и тусклом, неясно отражалась наклонившаяся вперед незнакомка с открытою грудью — вся в тумане, как сон, как тень. За стеною кто-то играл на рояле шопеновский вальс, но сбивался и фальшивил. За перегородкой неприятно металлически постукивали падающие из рукомойника капли воды.

Надо было объясниться, но трудно было начать.

«Зачем я устроил это свиданье? — думал князь. — Я постарел и стал малодушным. Какое безумие рассчитывать на помощь этой несчастной. И все мои опасения фантастичны. Письмо княгини просто бред».

— Я согласна, — сказала Анна Николаевна торжественно, — я согласна. Мы завтра же едем в Париж.

Если бы Анна Николаевна сказала ему, что у нее склянка с серной кислотою и что она сожжет ему сейчас лицо, это не так бы испугало князя, как эти неожиданные слова о Париже.

— В Париж? Зачем? — пробормотал растерявшийся князь.

— Я все обдумала. Мы едем, — продолжала Анна Николаевна, не замечая ужаса и недоумения князя. — Девчурка наша прелестна. Мы возьмем ее с собою.

— Анна! Анна! — прошептал князь в суеверном страхе.

— Ведь, вчера Танечке исполнилось три года… Если ты хочешь непременно поселиться в Версале, я согласна. Но я умоляю тебя, Алексей! Я заклинаю тебя… Прекрати эти опыты, эти оккультные занятия. И эти внушения… Я не могу. О! О! Как это убийственно и гадко. Ведь, ты бросишь все это, Алексей?

— Бред! Бред! — сказал князь, закрывая лицо руками.

— Мы поселимся в Версале. Танечка будет с нами. Я все объясню Александру Петровичу. Он все поймет и простит, — мечтала Анна Николаевна, не замечая вовсе смущения князя. — О, милый! О, милый!

Она встала и, чувствуя себя молодой и пленительною, подошла к князю и протянула к нему руки:

— Возьми меня…

Князь вздрогнул:

— Нет! Нет! — прошептал он все еще надеясь на что-то, — я хочу знать все о ней, об ее судьбе. Понимаешь? О ней!

— Она прелестна. Ведь ей уже три года. Она будет с нами. Ведь ты слышал, — удивленно подняла брови Анна Николаевна.

— Что это? — крикнул князь — Ты издеваешься надо мною или в самом деле сошла с ума?

Анна Николаевна отшатнулась от него в ужасе:

— Кто это? Разве это не Алексей? Разве ты не друг мой верный?

— Истерика и ложь, — опять крикнул князь, задыхаясь. — Или в самом деле ты больна и место тебе не здесь…

— А! — воскликнула Анна Николаевна, смеясь. — Да ты вовсе и не князь. И все это интриги, я вижу. Что ты на меня смотришь так? И глаза у тебя как у разбойника… Но разбойников я не боюсь. У меня для них приготовлено кое-что.

Она потянулась к муфте, валявшейся на диване.

— Что делать? — соображал князь. — Она помешалась. Это очевидно. И я, глупец, надеялся объяснить ей положение вещей… Какая сумасбродная мысль! Впрочем, быть может, и вовсе не будет никакой катастрофы. Ах, если бы так.

Князь прошелся по комнате, повторяя последнюю фразу сына, долетевшую до него, когда они встретились на лестнице:

— Mais c’est tres bien, mais c’est tres beau, ca!

И вдруг он почувствовал, что происходит что-то неладное. Он обернулся. Вытянув вперед руку с револьвером и хитро прищурив глаз, целилась в него Анна Николаевна.

Князь неторопливо подошел к ней и крепко сжал ее руку.

Револьвер упал на ковер. Помешанная смотрела на него виноватыми глазами.

— Поедемте. Я отвезу вас домой, — проговорил князь тихо.

Она встала, робея. Князь помог ей одеться. Нагнувшись, он поднял револьвер и сунул к себе в карман.

Князю удалось проводить Анну Николаевну до угла Каменноостровского и Большого проспекта. Сначала несчастная помешанная ехала молча, как будто не обращая внимания на своего спутника, но потом вдруг заволновалась и решительно потребовала, чтобы князь ее отпустил. Князь попробовать ее уговорить, но она объявила, что, если он ее не опустит, «она будет кричать». Эта угроза подействовала на князя, утомленного чрезмерно всеми этими ночными приключениями. Он приказал извозчику остановиться и хотел было, слезть с тем, чтобы Анна Николаевна могла доехать до дому на том же извозчике, но она почему-то воспротивилась и опять объявила, что «будет кричать», если ее князь не отпустит домой и непременно пешком. Князь на все махнул рукою и Анна Николаевна тотчас же пропала в ночном сумраке.

— Хорошо, что дождя сейчас нет и ветер утих, — подумал князь.

Но ветер точно назло снова засвистел над его головою.

А в это время вот что случилось с несчастной Анной Николаевною. Скользя и задыхаясь, бежала она по Большому проспекту, и один Бог знает, какой вихрь носился тогда в ее больной голове. Время от времени она кому-то грозила и бормотала что-то несвязное.

На углу Лахтинской остановил ее городовой, приняв, очевидно, за нетрезвую проститутку, появившуюся на проспекте в неурочный час.