Алексей Будищев - Солнечные дни

Ей показалось, что его лицо посинело, а его зубы пристукивали. Он точно страдал лихорадкой.

— Вы видите, теперь не время, — отвечала она, брезгливо пожав плечами.

— Мне нужно, — повторил он, тоскливо заглядывая в ее лицо, — и для вас и для меня нужно! Ради Бога! — добавил он уныло и просительно.

— К сожалению, не могу, — сказала она.

— А тогда я могу пойти туда, — он кивнул на дом, — и сказать всем, кто ты такая!

Последние слова вырвались у него удушливым возгласом.

— Тише же, ради Бога! — с мольбою прошептала она, беспокойно оглядываясь на окна дома. — Хорошо. Где же мы будем говорить? — добавила она, убедившись, что его окрика никто не слышал.

Он кивнул на свой флигелек.

— Там, ради Бога! — проговорил он. — Это нужно и для меня и для вас.

— Хорошо. Я выйду через час, — сказала Лидия Алексеевна после минутного колебания.

Она ушла, оставив его одного. Он прислонился спиною к дереву и о чем-то задумался, поглядывая в одну точку и беспокойно вздрагивая плечами.

Музыка стихла; дом тихо гудел веселым говором. Сумрачные аллеи сада стыли в неподвижной тишине. Жмуркин стоял все в той же позе и думал.

— Не мни-и-и-те! — вдруг прилетело из лесного оврага, словно гуденье колокола.

Все общество, переполнявшее дом, поспешно выбежало на балкон, толкаясь и пересмеиваясь с оживленными лицами.

— Это Спиридон, — сообщал всем веселый голос Загорелова. — Послушайте, что это за удивительный басище!

— Не мни-и-и-и-те, — между тем, летело из оврага, — я-яко приидо-ох ми-и-р во-овре-щи на землю…

— Удивительный голос! — тихо проносилось в пестрой толпе, затопившей собою всю платформу балкона. — Удивительный!.. Какая силища!..

— Не ми-и-р при-и-дох во-вре-е-щи-и… — катилось из оврага. — Но-о-о ме-е-е-еч, — высокий до пронзительности звук вдруг зазвенел в воздухе, как лязг скрестившихся мечей.

Через час, когда в зале снова возобновились танцы, Лидия Алексеевна подошла к Анне Павловне.

— Простите меня, — сказала она ей, смущенно улыбаясь, — я сейчас ухожу домой и не буду ни с кем прощаться, кроме вас.

— Что так, родимушка? — спросила Анна Павловна лениво.

— Что-то зубы разболелись, — говорила Лидия Алексеевна. — Извините ради Бога меня, но я больше не могу!

Простившись с хозяйкой дома, она вышла на широкий двор усадьбы и на минуту задумалась. Затем она беспокойно огляделась и быстро двинулась к углу сада, тотчас же скрывшись за темною стеною кустарника. И тут она увидела Жмуркина; он стоял в сенях своего флигеля, слегка прячась за косяком двери, и не сводил с нее глаз. Она снова остановилась, прислушиваясь и озираясь, прижимая руку к сердцу с беспокойством в каждой черточке своего лица. Дом весело гудел. Звуки вальса уныло замирали в вершинах деревьев.

— Идите же, — прошептал Жмуркин, как бы чувствуя, что у нее не хватает решительности, — идите же!

Она все стояла в той же позе, придерживая рукою сердце, с беспомощным видом.

— Я не могу, — наконец, прошептала она, точно прося у него милостыни.

Он весь выдвинулся из-за косяка, с лицом точно потемневшим от бесконечных мучений и злобы.

— А когда так, так я могу идти туда! — вскрикнул он удушливо, словно его горло внезапно перехватило морозом.

Она вся сжалась и быстро юркнула к нему в сени, будто нырнула в воду.

Он быстро распахнул дверь во флигель, как бы приглашая ее войти туда, но она осталась в сенях. С минуту она молча смотрела на него; она стояла прямо перед ним, придерживая сбоку шелестящие юбки своего шелкового желто-розового платья, цвета лососины; ее лицо выражало уже теперь презрение, гнев, досаду. Это точно смутило его, и он молчал, беспорядочно хватаясь за голову, чувствуя, что злоба ушла из его сердца.

— За что вы мучаете меня так? — между тем, заговорила Лидия Алексеевна с выражением гнева, обиды и досады. — Что я вам сделала? За что? Какой вы гнусный! — вдруг добавила она с омерзением.

Он глядел на нее с тоскою и, беспокойно хватаясь за виски, думал:

«Зачем же я звал ее сюда? Боже мой, зачем я ее звал? Я не помню!»

Он не находил в себе ни единой мысли, точно весь его мозг превратился в кусок льда.

— Боже мой! — простонал он вслух, весь качнувшись перед ней с жалким видом.

— Вы вот до чего меня довели, — в то же время говорила Лидия Алексеевна, вся содрогаясь порою от гнева и омерзения, — вот до чего! Гнусный вы человечишка! — ее рука со свистом скользнула по шелку юбки. Она извлекла из кармана письмо. — Вы вот до чего меня довели! — говорила она, судорожно потрясая этим письмом перед лицом Жмуркина. — Я две недели, целых две недели! — ее голос внезапно сорвался, словно в нем зазвучали рыдания. — Целых две недели, — повторяла она, потрясая письмом, — хожу вот с этим письмом в кармане! «Прошу в моей смерти никого не винить». Поняли? — В ее голосе вновь зазвучали гнев и досада. — Вот до чего довели! И я решилась, — говорила она, — лучше головой в омут, чем вашей любовницей стать. Поняли? Прочтите, если угодно, гнусный, мерзкий, отвратительный человек! — Она потрясла перед ним письмом с выражением гадливости.

Но он не принял письма из ее рук; она снова спрятала его, скользя по шелку юбки и долго не находя кармана. Минуту они молчали оба. Только звуки вальса звенели в вершинах сада; Жмуркин прислушивался порою к этим тоскующим звукам, и ему казалось, что это поют деревья, жалуясь звездному небу на свою горькую участь. В его сознании точно все пришло в порядок.

— Что вы все о себе да о себе, Лидия Алексевна, — заговорил он, сердито усмехаясь, — все о себе да о своих муках! Промежду прочим, — добавил он, прижимая руку к левому боку, — промежду прочим, этим вашим письмецом вы меня не запугивайте… которое вы сейчас спрятали! Я очень хорошо могу соображать, что сей сон собой обозначает. Которое спрятали! Я не сумасшедший, — проговорил он членораздельно. — Я не сумасшедший и хорошо вижу, что вы его вместе с Максом сочинили для ради дальнейшей отсрочки. То есть пока меня не сотрут в порошок! — Он снова помолчал, как бы собираясь с мыслями. — И потом, — заговорил он, — что вы все о себе и о своих муках! Почему вы, Лидия Алексевна, о моих-то ни полсловечком не заикнетесь? Лидия Алексевна, — он вдруг весь качнулся перед нею снова, — Лидия Алексевна, — повторял он беспорядочно, — солнце ты мое безгрешное! Куда ты от меня ушло? — Он опустился перед нею на порог, закрывая лицо руками, точно сломленный чем. — Солнце, солнце, где ты? — шептал он в тоске.

— Ну, будет вам! — сказала Лидия Алексеевна с брезгливой досадой и гневом. И она вся шевельнулась, точно собираясь уходить.

Он порывисто вскочил и поймал ее за руку, уже весь преображенный иными чувствами.

— Куда ты? — прошептал он, весь сотрясаясь в диком порыве и перегибаясь к ней с потемневшим лицом. — К Максу? Да не пущу!