Алексей Будищев - Солнечные дни

Небо делалось серым. В облаке, неподвижно застывшем над восточным гребнем холмов, словно теплился малиновый уголек. В усадьбе кричали петухи.

Быстряков вернулся к себе домой в единственном числе. Анфиса Аркадьевна заночевала у Анны Павловны, так как боялась ездить по ночам. Возвратился он в шесть часов утра и сильно подвыпивший; однако, когда он, отворив дверь, вошел в спальню, хмель тотчас же соскочил с него, и он остолбенел посреди комнаты с выражением самого крайнего изумления на рябоватом лице. Лидии Алексеевны в комнате не было, и ее постель даже не была примята. Он крикнул прислугу.

— Где барыня? — спросил он прибежавшую горничную.

— По всей видимости, в гостях заночевали? — отвечала та вопросом же.

— Кой черт, в гостях! — вскрикнул он. — Она ушла оттуда в одиннадцать часов. У нее зубы разболелись. Разве она домой не приходила?

— Никак нет-с; как с вами уехамши, так мы их и не видели.

Быстряков тяжело опустился на стул.

— Что же это такое? Господи Боже наш! — проговорил он.

Пожилая горничная Аксинья, служившая в доме Быстрякова уже десятый год, повторила за ним:

— Господи Боже наш! Куда же они могли деться?

— Лошадей мне! — крикнул Быстряков, и вдруг, отвернувшись к спинке стула, он захныкал в платок.

Аксинья исчезла, но через несколько минут она вбежала в спальню снова, бледная и с глазами круглыми от испуга.

— Барин! Господи Боже! — вскрикнула она с порога. — Господи Боже наш! Протасовские рыбаки сейчас у мельницы туфельку нашли. Рабочий Никешка их сюда ведет, я послала… — говорила Аксинья беспорядочно. — Протасовские рыбаки и пастухи сказывали!.. Ой, батюшки! Это уж не барынина ли туфелька-то?

Быстряков поспешно пошел на двор. Скоро протасовские рыболовы подошли к крыльцу. Их было трое: седой старик с горбатым носом, веснушчатый парень, с белыми ресницами, и семилетний мальчуган. Этот был без штанов и с ведром в руке. Парень держал в руках туфлю, перепачканную в тине.

Быстряков взял эту туфлю и опустился на крыльцо.

— Это Лидочкина, — сказал он.

Туфля выпала у него из рук. Он заплакал, весь сотрясаясь. Несмотря на свое грузное тело, плакал он совсем дискантом, по-ребячьи. И по-ребячьи же он зажимал платком нос и всхлипывал.

Быстряков был хохотушка, но любил и поплакать, и в Страстной четверг, при чтении о страданиях Спасителя, он всегда стоял в церкви с лицом, мокрым от слез.

Между тем, по всей усадьбе пронеслась весть: барыня Лидия Алексеевна утонула!

Быстряков разослал верховых к становому, к следователю, к Загореловым, а сам остался, как был, на крылечке, словно сторожа туфлю. Он постоянно плакал, сморкался и приговаривал:

— Если тебя чем обидел, — прости!

Прежде всех приехал Загорелов в одном экипаже с Анфисой Аркадьевной. Он был бледен, неумыт и всклочен. Выскочив из экипажа, он встревоженно сказал Быстрякову:

— Я этому не хочу верить! Что тут случилось у вас?

Быстряков вместо ответа показал на туфельку, стоявшую тут же рядом с ним на крыльце.

— Что же это такое? — говорил Загорелов, бледнея. — Этому даже верить нельзя!

А с Анфисой Аркадьевной сделалось дурно; ее насилу внесли в дом.

Затем подошли Безутешный и Жмуркин.

— Загубили душу? — спросил Безутешный, ни к кому не обращаясь и подходя к крыльцу. — Эх, подлецы, подлецы! — добавил он загудевшей как колокол октавой.

Жмуркин спросил у Загорелова:

— А где туфельку-то нашли?

Он был бледен, серьезен и сосредоточен.

Через минуту он говорил перед крыльцом:

— Это еще ничего не доказывает, что туфельку около воды нашли. Разве ее нельзя подбросить? Убили, а потом подбросили: смотрите, дескать, сама утонула. А этого нельзя и предполагать! Хорошее сословье, когда топится, всегда записку оставляет, а тут записки нет. А ведь Лидия Алексеевна не девка крестьянская! — говорил он с сдержанными жестами.

— Весьма возможно, что и так, — сказал Быстряков Загорелову, — на бабе на пять тысяч всяких побрякушек навешено, а она идет ночью пешком! Сколько раз говорил ей: «эй, баба, не шлендай ты, сделай такую милость, пешедралом! Иль у нас на конюшне лошадей мало!» Нет, не слушалась, любила ходить пешком! — Быстряков снова расплакался. — И вот дождалась, — заговорил он дискантом, — может и взаправду удушили!

— Положим, тут всего полверсты, — сказал Загорелов, — так отчего и пешком не ходить.

Он был бледен и взволнован, но, видимо, сдерживался.

Жмуркин внезапно подошел к Загорелову и отозвал его незаметно за угол дома.

— Знаете, Максим Сергеич, — сказал он серьезно, — здесь еще вот какая вариация могла произойти! То есть, относительно Лидии Алексевны!

— Какая?

— А не было ли у нее, извините за выражение, любовника? Кто знает! — говорил Жмуркин, глядя как-то в бок. — Так тот мог из ревности или вообще…

— Какой ты вздор говоришь! — перебил его Загорелов сурово.

— Отчего же? Все может быть-с!

Жмуркин повернулся и пошел от него прочь. Внезапно он вспомнил ужасную вещь: у него на токарном станке совсем на виду лежал носовой платок Лидии Алексеевны. Она уронила его, когда доставала письмо, а он поднял его потом, после того ужаса, и бросил на станок, намереваясь затем сжечь. И позабыл. Он шел и думал:

«Ну, что же? Иди, собака, и заметай следы. Ведь на каторгу-то ты, пожалуй, что и не захочешь? Кто тебя разберет нынче!»

Вскоре приехали следователь и становой. Однако, следствие решительно ничего не установило и не выяснило. Исчезновение Лидии Алексеевны оставалось в полнейшем мраке. Ее тела не нашли нигде, хотя русло Студеной насколько возможно прощупали баграми и основательно оглядели местность между обеими усадьбами. Предполагая, что на Лидию Алексеевну могло быть сделано нечаянное нападение при ее возвращении из усадьбы Загореловых к себе домой, следствие тщательно оглядело лишь дорогу между этими усадьбами и тропинку для пешеходов, которою пользовались для сокращения пути. Протяжение этой тропинки равнялось лишь полуверсте, и она сокращала расстояние почти втрое. И однако, обе эти дороги не носили ни малейших следов какой-либо борьбы. В то же время следствием было выяснено, что и рыбаки, случайно нашедшие, на берегу Студеной туфельку, вышли на рыбную ловлю лишь в пять часов утра и пробыли всю предыдущую ночь дома, не отлучаясь ни на минуту, что было засвидетельствовано как их домашними, так и соседями. А между тем случай нечаянного нападения с целью ограбления можно было предполагать вполне, так как было совершенно точно установлено, что на Лидии Алексеевне было всяческих драгоценностей на пять тысяч рублей.

— За одно ожерелье из яхонтов я две с половиной тысячи отвалил, — говорил Быстряков, хныча в платок. — Я ее любил! Я ее как Богородицу в окладе держал!