Владимир Сорокин - Роман

Роман любил и уважал этого человека. Ему нравились добросердечность, простота и бескорыстие Николая Ивановича, он ценил его светлый ум, эрудицию и деликатность. И сейчас, ступая с ним рядом. Роман с удовольствием отмечал постоянство и неизменность всех этих качеств, ничуть не утратившихся за три года.

- Так где же ваши ученики? - спросил Роман, помогая Рукавитинову перебраться через лужу.

- Отдыхают. Сегодня воскресенье.

- Да. Я забыл, что дети не учатся по воскресеньям.

- Но, Роман Алексеевич, взрослые, как мне разумеется, тоже не учатся по воскресеньям.

- Вы правы... Да и вообще, ну ее к чертям эту учебу, службу, зависимость! - весело воскликнул Роман, сдвигая шляпу на затылок и всей грудью вдыхая чудный весенний воздух, - Посмотрите, какая прелесть вокруг! Эти поля, этот лес, ждущий пробуждения. И скоро все это оживет, засверкает, зашумит... Дорогой Николай Иванович, - Роман сильнее сжал локоть учителя, - Я так рад, что снова здесь! Как здесь хорошо. Как чудно. Ей-богу, теперь отсюда - никуда. К черту эти города, эти спруты, перемалывающие людей. Нет ничего лучше и выше природы.

Николай Иванович, улыбаясь, кивал головой:

- Да, да. Но это, милый Роман Алексеевич, вы теперь говорите. А пройдет месячишко-другой, и завоете от тоски. И побежите от этой самой расчудесной природы в ваши, как это вы выразились, спруты-города.

- Да нет же, нет! - горячо перебил Роман, - Не побегу! Вот сердцем чувствую - не побегу! Нет у меня в городе ничего - ни дома, ни семьи, ни друзей. Omnia mea mecum porto. Так что и возвращаться незачем.

- Ну что ж. Посмотрим, - проговорил Рукавитинов, продолжая улыбаться своей тихой, с оттенкой загадочности, улыбкой. Они были почти возле его дома, стоящего по соседству с двумя избами и школой.

- Прошу пожаловать ко мне, - Николай Иванович, словно учительской указкой, махнул палкой в сторону своего опрятного белостенного домика.

- С удовольствием, - охотно согласился Роман, расстегивая пальто. От ходьбы и пригревающего солнца ему стало жарко. Николай Иванович, зажав палку подмышкой, достал из кармана связку ключей, и очень скоро они уже сидели в удобных, хотя и не новых, кожаных креслах, оживленно беседуя. Роман курил, стряхивая пепел в нефритовую пепельницу, Николай Иванович сидел напротив, закинув ногу на ногу и подперев щеку ладонью. Дом Рукавитинова представлял собой обычную пятистенку, только сложенную из кирпича. Полвека назад его построил один богатый мужик, впоследствии продавший дом деревенской учительнице и уехавший в город. Просторная, почти квадратная комната отгораживалась деревянной перегородкой от кухни с традиционной русской печью и служила Николаю Ивановичу кабинетом, гостиной и спальной. Большая часть пространства здесь была занята книгами. Они до отказа заполнили многочисленные книжные полки, висящие то тут, то там, книжный шкаф, буфет, аккуратными стопками лежали на двух столах - рабочем и обеденном, на подоконниках, на отгороженной ширмой кровати и даже на белых выступах небольшой печки-голландки.

Над большим письменным столом висели, как и прежде, портрет Канта в строгой черной рамке, большая гравюра с изображением Вены и любительский портрет маслом покойной супруги Николая Ивановича.

Простенок между окнами был занят развешанными коробками с пришпиленными насекомыми, а именно - жуками, которых Рукавитинов собирал уже лет двадцать. Коробок было много - до тридцати, а покоящихся в них жуков - тьма-тьмущая: большие и маленькие, чудовищные и микроскопические, они располагались ровными рядами, сверкая сотнями оттенков и поражая причудливостью форм.

Эта причудливость конструкций всегда притягивала Романа: будучи мальчиком, он часами простаивал возле застекленных коробок, разглядывая жуков и читая латинские надписи, сделанные каллиграфической рукой Николая Ивановича.

И сейчас, глядя издали на аккуратную коллекцию, он с удовольствием вспомнил, что вон там висит его любимый Acrocinus Longimanus.

- Вы по-прежнему пополняете свою коллекцию? - спросил Роман.

- По мере сил.

- И переписываетесь с энтомологами всех континентов?

- Мои иностранные коллеги не такие уж известные энтомологи. Они собирают жуков. А это дело трудное, хотя бы потому, что их разновидностей и видов не так уж много. Бабочек, например, гораздо больше.

- Да, я помню, Николай Иванович, вы говорили это всегда.

- Ну вот и старый же я попугай! - рассмеялся Рукавитинов, привставая, Знаете что. Роман Алексеевич, коль уж вы пришли, я позволю себе похвастаться...

- Новое приобретение? - Роман тоже встал, оставив папиросу на краю пепельницы.

- Оно самое, оно самое... - Рукавитинов подошел к столу, отпер дверцу, выдвинул ящик и бережно вынул небольшую коробку, обшитую черным бархатом.

- Смотрите, - он открыл коробку, - Это мне прислали из Берлинского музея. В обмен на моих сколий.

Роман взял коробку в руки. На шелковой подкладке лежал жук удивительной красоты. Он был золотисто-зелёного цвета и весь, с витиеватых рогов до задних ножек переливался непередаваемым перламутром, словно светясь изнутри.

- Узнаёте? - приблизился Рукавитинов, - Это гвинейский рогач. А по-нашему Neolamprima adolphinae.

Своими формами жук напоминал облаченного в доспехи самурая, но странные пропорции делали это сходство смешным, отчего жука было немного жалко.

- Чудный экземпляр, - Роман вернул коробку Николаю Ивановичу.

- Еще бы, - с довольной улыбкой ответил тот и принялся убирать коробку в стол.

- Николай Иванович, я вам завидую, - Роман сел в свое кресло и принялся раскуривать потухшую папиросу.

- Есть чему?

- Вашей... - Роман задумался на мгновение, - Вашей воле.

Рукавитинов, улыбаясь, опустился в кресло:

- Можно подумать, что у вас ее нет!

- Такой - нет, - твердо и искренне ответил Роман.

- Ну нет такой - есть другая. Ваша воля. У всех они разные, и, ей-богу, я не верю Шопенгауэру, что волевые импульсы индивидов могут быть соотнесены. Это не мускульное усилие, а нечто другое.

- Но разве мы не говорим, например, что сила воли одного человека больше силы воли другого. Что один - волевой, а другой - безвольный.

Николай Иванович снял очки, протирая их платком, ответил:

- Милейший Роман Алексеевич, а вы твердо уверены, что воля к жизни это и есть главный волевой импульс человека?

- Не совсем понимаю вас.

- Ну а воля к смерти не может быть?

Роман молча пожал плечами. Вопрос Николая Ивановича застал его врасплох.

- И не ошибаемся ли мы, безапелляционно награждая званием "безвольного" человека, сидящего в грязной каморке и пьющего дешевое вино, или какого-нибудь босяка, ставя в пример ему делового человека, трудящегося не покладая рук, пробивающего себе дорогу в жизни, по-нашему - "волевого"?