Владимир Сорокин - Роман

Роман по-прежнему молчал.

А Николай Иванович, надев очки, продолжал свою мысль:

- На самом деле вполне вероятно, что у босяка-то воля совсем другая, противоположная воле к жизни, как черное противопоставлено белому. У босяка или у пьяницы - это воля к небытию, ибо небытие, то есть покой, не менее притягательны, чем сама жизнь.

"А ведь это верно", - подумал Роман, глядя в спокойное лицо Рукавитинова. - "Но, тогда придется ставить под сомнение весь промысел Божий. Ведь не может же Бог посылать людей на землю, чтобы они стремились к небытию?"

Он уже собрался задать этот вопрос, но в это время протренькал дверной звонок. Николай Иванович удивленно поднял брови, но потом, сморщась, приложил ладонь к виску, покачал головой:

- Аа... Я и забыл совсем...

Он приподнялся с кресла:

- Простите старика. Роман Алексеевич. Я же сегодня трем ребятам назначил прийти. Они болели, по математике отстали. И вот запамятовал, думал, мы с вами чаю напьемся, а вы мне про столицу расскажите.

- Да полноте, Николай Иванович. Поговорить мы в любое время сможем, например, сегодня вечером. У нас. Прошу вас отужинать с нами.

- С большим удовольствием. Я ведь у ваших, не был почти неделю.

- Вот и прекрасно, - Роман встал, и они вместе направились через кухню к двери.

Николай Иванович открыл.

Вошли, тихо поздоровавшись, трое ребят с тетрадками подмышками.

- Николай Иванович, как Красновские? - спросил Роман, надевая пальто.

- Вроде хорошо, - пожал плечами Рукавитинов, показывая ученикам рукой на распахнутую в комнату дверь - Петра Игнатьевича я частенько вижу. Все так же бодр и оптимистичен. И гедонист, вашего дядюшку за пояс заткнет. Все меня в баню приглашает. Париться квасом. Это при моем-то сердце!

Николай Иванович засмеялся.

- Зою вы тоже видели? - спросил Роман, беря шляпу и чувствуя, как забилось сердце при произнесении этого имени.

- Зою. То бишь Зою Петровну. Видел летом... Ну что ж, она очень мила, серьезно и с теплотой ответил Николай Иванович, - И умна к тому же... Вы зайдете к ним?

- Да, - ответил Роман берясь за ручку двери, - Я сейчас же иду к ним.

Николай Иванович улыбнулся своей доброй тихой улыбкой. Его проницательные глаза светились пониманием.

IV.

Впервые Роман увидел Зою Красновскую почти семь лет тому назад. Сейчас ему казалось, что это было страшно давно, - душным июльским вечером он, выпускник университетского юридического факультета, в новом бежевом, но слегка запыленном от быстрой езды костюме, с букетом алых роз, промучившихся ночь в духоте вагона, вбежал по ступенькам дядюшкиного дома и был приветствован десятками радостных возгласов гостей, собравшихся на дядюшкино пятидесятилетие за тремя составленными буквой Т столами, занявшими почти всю террасу. Юбилей удался на славу. Антон Петрович был в ударе: облаченный в белый фрак с огромным малиновым бантом, с разметавшимися прядями, он, казалось, ни на минуту не присел к ломившемуся от яств столу; его громоподобный голос гремел, не умолкая, так что избранному на грузинский манер тамаде - столичному тенору Сергею Никаноровичу Прянишникову оставалось лишь молча улыбаться происходящему и пить свою любимую померанценую. Роман, как и все, тоже много пил, ел, смеялся, слушая то слова Фамусова о девушках-патриотках, льнущих к служивым людям, то поучительные речи Фальстафа, то отрывки из "Сорочинской ярмарки", то мятежный монолог Карла Моора, то, наконец, куплеты-размышления о том, что произошло бы, "если б милые девицы все могли летать, как птицы".

После застолья на берегу реки бьы устроен фейерверк, проведенный Рукавитиновым по всем пиротехническим правилам и вызвавший восторг гостей и местных жителей; затем предлагалась лодочная прогулка с зажженными факелами, в которой все гости конечно же приняли участие. Здесь-то Роман и обратил впервые внимание на пятнадцатилетнюю девушку, а точнее сказать - девочку, оказавшуюся со своим флегматичным балагуром-отцом в лодке Романа.

Она была худенькой, черноволосой и черноглазой, подвижной, как обезьянка, и удивительно милой.

Роман греб, отец Зои - Петр Игнатьевич Красновский держал пухлой рукой факел, сидя на носу лодки, а Зоечка резвилась на лавке супротив Романа.

Всю дорогу она вертелась юлой, плескалась черной, как смола, водою, опуская руку за борт, раскачивала лодку, вызывая беспомощные нарекания отца, требовала от Романа, чтобы он "греб изо всей-всей мочи", чтобы они "непременно были первыми." Это в конце концов и произошло - Роман обогнал все лодки, включая лодку именинника, неистовствовавшего за веслами под многоголосное "из-за острова на стрежень", пролетел на одном дыхании узкий перешеек, соединяющий реку с озером, и, выплыв на середину, бросил весла.

Подсвеченное по краям ночное небо сверкало низкими звездами, теплая, как парное молоко, вода мягко плескалась о борта, Петр Игнатьевич, покрякивая и хваля все на свете, стягивал с себя одежду, готовясь ухнуть в озеро своим семипудовым телом, а Зоечка, вспрыгнув на лавку, танцевала, прихватив края белого платьица кончиками пальцев и громко распевая: Promenons-nous dans le bois!

Pendant que le loup n'y est pas!

Si le loup у etait!

Il nous mangerait! Тем летом Роман еще несколько раз встречал Зою, и всегда это смешное создание вызывало в нем почти детскую радость. Он смеялся, глядя на ее дикие выходки, а иногда и участвуя в них, смеялся, не подозревая, что через два года безнадежно влюбится в нее.

За те два года во внешности и характере Зои произошли невероятные изменения, так что перед Романом предстала совершенно другая, будто заново рожденная личность, неведомая и необычайно притягательная. Все яркие черты детского характера Зои, что выделяли ее из круга подружек, нашли себе не менее яркие эквиваленты в характере восемнадцатилетней девушки, развившись и преобразившись с такой чистотой, быстротой и последовательностью, что Роман не мог поверить своим глазам.

С новым, будоражащим и волнующим чувством он отмечал, что там, где раньше было беспримерное озорство - теперь беспримерная для девушки смелость, где была детская хитрость - теперь тонкий ум, где непомерное любопытство - сейчас неутолимый интерес к миру.

И только одна черта ее характера - независимость - осталась неизменной, укрепясь в своем принципе еще сильнее: Зоя была удивительно красивой девушкой, красота ее была яркой, сразу же требующей внимания и признания. Роману часто казалось, что она, красота - существует помимо Зои, как некая самоотдельная субституция, наделенная свободой и волей.

И сейчас, приближаясь к дому Красновских, он живо, во всех подробностях представил, как Зоя встретит его в их гостиной, хотя понимал, что застать ее здесь весною просто невозможно. Их последняя встреча была давно, очень давно....