Владимир Сорокин - Роман

Веселье сразу поутихло, но все дружно подняли рюмки и бокалы. Роман поднял свою и, отпив анисовой, успел заметить, что тост седовласого молчуна заставил всех как-то подобраться и пить, что называется, по-серьезному: Антон Петрович перестал смеяться и, многозначительно выдохнув, выпил, предварительно показав глазами, что пьет за Романа, Лидия Константиновна тоже смотрела на Романа; смотрела и мгновенно прослезившаяся Варвара Михайловна, а отец Агафон так просто прошептал:

- За тебя, Ромушка....

Красновские чокнулись с Зоей, Рукавитинов поднял рюмку, пространно глядя поверх голов, по всей видимости, в душе, пия за науку; со стороны же родственников хозяев поплыл дружный малиновый перезвон, дающий понять, что потомством они не обижены.

Посреди всего этого виновник тоста вел себя несколько странно: явно не торопясь пить, с неподвижным и глубокомысленным, словно мраморным лицом, он стоял, некоторое время глядя в полураскрытое окно и не замечая никого...

Потом словно опомнившись, повернулся к своей дочери, лицо которой после тоста стало удивительно мягким, печальным и покорно-прекрасным, коснулся своею рюмкою ее бокала и медленно, стоя, выпил. С этого мгновенья Роман не спускал глаз с необычной пары - и отец, и дочь заинтересовали его, тем более, что в предобеденной суматохе их никто не познакомил. Теперь же Роман стеснялся справиться о незнакомцах и лишь наблюдал за ними.

Праздничный обед, тем временем, плавно катился под гору: полные краснощекие кухарки подали трехведерный самовар, завалив стол сладкими пирогами, плюшками, ватрушками, печеньями, вареньем всевозможных сортов в разнокалиберных вазочках и розетках, лафитники и графинчики с ликерами, хересом и мадерой - все сверкало, искрилось, светилось оттенками в лучах вечернего солнца наподобие сказочного хрустального городка.

Уже было много и выпито и съедено, уже отец Агафон целовался с дьяконом, повторяя слезно "будешь мя отпевати, отец благочтивый", а попадья уговаривала родню "навеки поселиться в их доме", уже хлещущий из самоварного носика кипяток норовил угодить мимо чашек, а пироги и ватрушки с мягким проворством исчезали под столом; уже возникла в окне наподобие лешего ликующая физиономия хмельного Парамоши Дуролома, заставившего забросать его плюшками, уже, наконец, привставший Антон Петрович картинно выхватил из кармана карточную колоду, требовательно объявив, что "пора, наконец, и по бубендрасам!". В пылу веселья незаметно исчезли Зоя с Воеводиным, Рукавитинов и те самые девушка с отцом.

Роман почувствовал, что ему тоже пора. Раскланявшись с хозяевами, он пробрался в прихожую, накинул пальто, взял шляпу и вышел. Время праздничного дня пролетело незаметно, - солнце не так давно зашло, и сиреневые сумерки легли на Крутой Яр.

Распахнув пальто, Роман пошел по дороге, с наслаждением подставляя лицо и грудь вечерней прохладе.

"За такими пирушками время летит так быстро", - думал он, неторопливо идя вдоль плетня, огораживающего большой сад и пасеку отца Агафона, - "А главное, легко и просто забываешь, кто ты. Да. Веселье сближает людей и освобождает от тревог. А для русского человека оно кажется просто панацеей от многих бед. От одиночества, от замкнутости, от бедности, наконец. А все-таки, какие милые люди..."

За плетнем показались кусты ивняка, сквозь голые ветки которых засветилась белая речка. По узкой тропке Роман стал спускаться к ней. От речки еще больше тянуло прохладой. Спустившись к самой воде, он остановился, с удовольствием разглядывая деревянные мостки, полузатопленный кустарник и избы на том берегу, тронутые еле заметным туманом. "Гляжу на снег прилежными глазами", - вспомнил он Пушкина и с улыбкой произнес:

- Гляжу на воду я прилежными глазами.

Вдруг сзади его тихо окликнули по имени. Роман обернулся.

Возле старой, согнувшейся до земли ивы стояла Зоя.

- Ты? - проговорил он удивленно и подошел ближе.

- Да я, - с грустной или просто усталой усмешкой ответила она, положив руки в бежевых перчатках на ствол.

- Почему ты здесь? - спросил Роман, смотря в ее смуглое красивое лицо.

- Хотела повидаться с тобой.

- Но... я же шел домой.

- Я была уверена, что ты спустишься сюда.

- Вот как.. Где же твой друг?

- Воеводин? Спит, - проговорила она, - Совсем, оказывается, не умеет пить.

- Ну... это не самый страшный грех, - произнес Роман.

Некоторое время они стояли молча, Зоя смотрела на свои руки, бессмысленно перебирая ими по ивовой коре. Роман смотрел на нее, в душе удивляясь и радуясь своему спокойствию.

- Послушай... - с трудом произнесла она, - Ты и вправду думаешь, что я такая скверная?

- Скверная? Отчего же ты - скверная?

- Как отчего... оттого, что я теперь не с тобой, а с этим человеком.

- Зоя, полноте. Ты свободная девушка, так что вольна в своих желаниях и в своем выборе...

- Ах, перестань, ради Бога! - перебила она его в резкой, одной только ей свойственной манере.

Она подошла к нему ближе и взяла его за отвороты пальто:

- Роман... Роман, я так страдала эти годы, так много думала о тебе...

- И поэтому ни разу не написала.

- Да нет.. нет же... - она вздохнула, не находя слов, - Я... понимаешь. Что-то произошло во мне. Я не могла тебе писать тогда, сразу Слишком тяжело мы расстались. А после мне что-то мешало, постоянно что-то мешало, будто между нами возвели какую-то стену.. Но я каждый день думала о тебе... А потом, потом...

Она смолкла.

В ее глазах показались слезы.

Роман взял ее маленькие, стянутые перчатками руки в свои.

- Почему ты ни разу не приехал к нам?

- Я не мог, Зоя.

- Почему?

- Потому что я тоже чувствовал ту самую стену, о которой ты говорила.

- Правда?

- Правда.

Она снова замолчала.

Потом, высвободив руки, подошла к самой кромке реки, устремив вдоль взгляд черных блестящих от слез глаз:

- Как все глупо.

Роман молчал.

Удивляющее спокойствие не покидало его.

Глядя на стоящую к нему в профиль Зою, он вдруг понял, что в глубине души равнодушен к ней. Это было настолько просто, что он улыбнулся.

Она, словно почувствовав его улыбку, повернула голову:

- Ты смеешься? Надо мной?

- Над собой, - проговорил он, не переставая улыбаться.

Она подошла к нему.

- Рома. Скажи, ты меня.. совсем уже не любишь?

Он помолчал и, прямо и спокойно глядя ей в глаза, произнес:

- Ты сама все знаешь. Зачем спрашивать.

С нее словно сняли невидимые оковы. Вздохнув, она легким движением рук поправила свою маленькую шляпку и, сломив ивовый прутик, двинулась по тропинке, похлестывая себя по левой ладони.

Роман пошел следом.

Когда тропинка стала подниматься наверх, Зоя остановилась, повернулась к Роману. Они стояли возле старого замшелого колодца, похожего на заброшенный, давно покинутый птицами скворечник.