Владимир Сорокин - Роман

И когда первый луч скользнул по кронам деревьев, ее юные, по-детски припухлые губы тихо произнесли:

- Здравствуй.

Часть вторая

I.

Что может быть красивей, милей и проще букета из луговых цветов и трав, собранного в горячую пору сенокоса?

Ни яркие розы, ни пышные гладиолусы, ни изысканные лилии и орхидеи не в силах затмить этой неповторимой красоты, этого подробного многообразия форм и соцветий: темно-синие, невинно склонившиеся колокольчики на тоненьких, робко подрагивающих стебельках, приветливые в своей простоте ромашки; грациозная "куриная слепота" с нежно-желтыми слезящимися цветками; пушистый нежно-розовый, доверчивый клевер; подробный, густой, как цветущая липа, зверобой; буйный, по-царски яркий татарник; скромный иван-чай; опьяняюще нежный "львиный зев"; прямодушный и неприхотливый, как средневековый воин, осот; желчная, крепкая сурепка; затейливые, словно вырезанные из сандалового дерева "кукушкины слезы"; незаметный тысячелистник и, наконец, изумительный, вплетающийся резными листьями папоротник. Сколько гармонии в таком букете! Свежесобранный, с еще не скошенного луга, перетянутый травинкой, он радует глаз, дышит густым ароматом трав, притягивая гудящих над лугом насекомых: ему не нужны ни кубок, ни ваза. Граненая рюмка или узкий бокал подчеркнут его неповторимость....

Роман любил полевые цветы. Теперь, когда жаркий июль стоял на дворе, он собирал их часто, и почти в каждой комнате большого дома Воспенниковых стояли в рюмках, бокалах или просто в стаканах эти любовно подобранные букеты. Одно время он пробовал их писать, но маслу было не под силу передать все многоцветье луговой палитры, а акварель Роману не давалась. Рисовать же цветными карандашами казалось скучноватым занятием.

Букеты долго не давали покоя, притягивая глаз, отвлекая от почти ежедневных пейзажных экзерсисов, но - о, радость! - пришла пора сенокоса, и все - букеты, живопись, чтение Шопенгауэра - ушло на задний план.

Как забилось сердце Романа, когда сквозь утреннюю дрему долетел до его слуха звонкий стук набиваемой косы! Зародившись в прохладном воздухе, он повис над рекой неповторимой мелодией, обещавшей очень, очень многое: ранние зори, блестящую от росы траву, с сочным шорохом падающую под жалом косы, приятную усталость плеч, обед на лугу с крестьянами, прогулки по лесу к дикому колодцу и, наконец, ни с чем не сравнимый запах подсыхающего сена.

Воспенниковы любили сенокос - и покойный отец, и Антон Петрович всегда ходили "покосить с мужиками", приучив к этому и Романа. Поэтому сегодня, пятого июля, все обитатели дома с раннего утра были подняты на ноги: на кухне стряпался скорый завтрак, в гостиной Роман и дядюшка обувались в лапти, у крыльца стояла на привязи запряженная в телегу одна из лошадей Акима, в то время как хозяин, кряхтя и цокая, смазывал дегтем оси колес. Роман первый покончил с новенькими, желтого лыка лаптями и, поднявшись с дивана, потопал ногами, проверяя, удобно ли в непривычной обувке. Ногам было легко и удобно.

- Не спеши, не спеши, Роман свет Алексеевич, - бормотал Антон Петрович, аккуратно наворачивая полотняные онучи на полную широкую ногу, - Лапотки - это тебе не яловый сапог. Тут, брат, как обуешься, так и походишь. Обуешься ладно - и походишь складно, а на скорую руку - обуваются на муку!

Эту прибаутку он повторял каждый раз при обувании лаптей, напутствуя Романа.

- Прекрасно, дядюшка! - усмехнулся Роман, застегивая расшитый ворот косоворотки и расправляя складки рубахи под плетеным кожаным пояском.

- В лапте, брат, - сила! Величайшее изобретение русского ума. В нем нога, как младенец в люльке, - заправляя конец онучи, басил Антон Петрович.

- Господа косари, к столу! - донесся из столовой веселый голос тетушки.

- Спешим, спешим! - загремел в ответ Антон Петрович, обувая лапоть и топая ногой.

Они быстро позавтракали и вышли из дома.

- Ну, как наш славный Росинант? - похлопал Антон Петрович смирно стоящую лошадь по бурой шее.

- Все ничаво, да телега стара, - поднялся с четверенек Аким, - На новой Марфа нонче дор продавать повезла.

- Ничего, борода, доедем! - успокоил его Антон Петрович, отвязывая лошадь.

Роман сел на край телеги, щедро застланный прошлогодним сеном, из которого торчали два плетеных кузова с едой и бочонок с квасом; в самом низу лежали две косы со спеленутыми полотнищем лезвиями.

- Ромушка, возьми топленого молока, - Лидия Константиновна, спустилась к ним по крыльцу. За ней, придерживая крынку с перевязанным горлышком, осторожно сошла Настасья.

- Поставь, душа моя, - кивнул Антон Петрович, - В поле все сгодится, что пиется и ядится!

- Под горку шибко не гоните, - осторожно напутствовал Аким, Порассохлася, чтоб ее...

- Бог не выдаст - свинья не съест, - отрезал Антон Петрович, разбирая вожжи и грузно усаживаясь в заколыхавшейся телеге, - Ну, Господи, благослови честных тружеников!

Он чмокнул губами, поддернул вожжи, и, увлекаемая не слишком резво потянувшей лошадью, телега покатилась.

- Ромушка, голубчик, проследи, чтоб он не сильно увлекался! - крикнула Лидия Константиновна.

- Непременно, тетушка! - махнул рукой Роман.

Антон Петрович подстегнул вожжами лошадь и, когда она нехотя побежала, запел свою неизменную попутную: Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни в лицо,

Ветер с полудня! Они ехали "луговой" дорогой, которая пролегла через спрятавшуюся в ивняке водяную мельницу, пересекала по крепкому, свежесработанному мосту реку, долго ползла в гору, а потом, рассекая огромное ржаное поле надвое, тянулась до Маминой рощи, - молодого лиственного леса, как плешинами, выеденного крестьянскими лугами. Когда поехали рожью, лошадь побежала резвее, дядюшка достал часы, глянул:

- Мдас. Седьмой час. С опозданьицем, с опозданьицем... Мужики с пяти косят.

- Ничего, нам простительно, - пробормотал Роман, закуривая.

- Смотри, хлеб не сожги, Герострат! - хлопнул его дядя по плечу, - Косу держать не разучился в своих столицах?

- За три года... не знаю.

- Ничего, вспомнишь, - дядя убрал часы и со вздохом произнес, - Косить русскому человеку непременно нужно. Непременно! Трудиться физически - святое дело. А мужику помочь еще святее. Он ведь на всех на нас работает, спину гнет. На артистов, на художников....

- Значит, дядюшка, вы всегда ездили косить из чисто альтруистских побуждений? - усмехнулся Роман.

- Не совсем так, - Антон Петрович махнул своей большой рукой, отгоняя слепня, - По молодости - пробовал себя, форсил, осваивался, так сказать, в новой сценической обстановке. Потом в средние годы косил для поддержания тонуса. А теперь кошу в основном ради христианской помощи ближнему

- Не верю, дядя Антон! - засмеялся Роман, обнимая Антона Петровича, - Ой, не верю!