Владимир Сорокин - Роман

Вот из этой зелени, в клубах пыли вылетела коляска, запряженная тройкой, а за ней - другая, третья. Оживленный гул прошел по толпе, она стала заранее расступаться.

К буханью колокола и гомону крутояровцев стал примешиваться звук дребезжащих бубенцов приближающегося свадебного поезда. Становясь все более отчетливым, он словно успокаивал толпу, и она, постепенно стихнув, ждала, замерев. Наконец, три тройки вылетели из-за поворота и стали подъезжать к церкви.

Колокол забухал чаще, народ попятился, освобождая проход к храму, в распахнутых настежь дверях которого стоял дьякон в серебристом стихаре. Завидя приближающийся поезд, он попятился и скрылся в церкви, спеша дать знак отцу Агафону

Три тройки, между тем, шумно подкатив, остановились.

В первой находились невеста с женихом и Петр Игнатьевич Красновский, избранный на роль шафера. Во второй разместились Антон Петрович с Лидией Константиновной и Адам Ильич с попадьей. На третьей тройке, впряженной в весьма просторную, хоть и не очень новую коляску, приехали Надежда Георгиевна, Рукавитинов и еще четверо родственников батюшки и попадьи - Илья Спиридонович, Валентин Ефграфыч, Иван Иванович и Амалия Феоктистовна.

Едва Аким, правящий первой тройкой, натянул вожжи, как Петр Игнатьевич, облаченный в темно-синий костюм с белой гвоздикой в петлице, грузно спрыгнул на пыльную землю и протянул обе свои пухлые руки, дабы принять руку невесты.

Сидящая рядом с Романом Татьяна протянула руку и встала с такой осторожностью и робостью, что у Романа защемило сердце.

"Господи, помоги нам!" - взмолился он, видя ее смятение и скованность и начиная ощущать эти же чувства в себе самом.

Она же, опираясь на руку Красновского и чувствуя на себе сотни взглядов, сошла по ступенькам коляски так, словно они были стеклянные и могли расколоться под ее белыми туфельками.

"Господи, Господи, дай силы!" - повторял про себя Роман, вставая с сиденья и пугаясь каждому своему движению.

Ступеньки, земля, Татьяна и Красновский, стоящие на этой земле, - все показалось ему далеким и ускользающим. Крепко взявшись за край коляски, он медленно сошел на землю и впервые за всю жизнь ощутил ее непрочность. Все смотрели на него. Белый фрак был ему немного велик, белоснежный воротничок сжимал шею, ноги в новых длинноносых туфлях казались не своими.

"Господи, что со мной?" - мучительно подумал он, скользнув глазами по замершей толпе и успев заметить в ней высокую фигуру Дуролома, подмигивающего ему и скалящего зубы. Сзади подошли.

Кто-то шепнул ему что-то, он не понял, но покорно двинулся к дверям церкви, стараясь аккуратно ступать по ненадежной земле. Когда вошли внутрь, прохлада храма немного успокоила Романа, он поднял взгляд со своих остроносых туфель и впереди, перед собой увидел покрытый зеленым сукном аналой, дьяка и отца Агафона в расшитой золотом ризе, в фиолетовой камилавке с двумя витыми незажженными свечами в руке.

И чернобородый, с худощавым беспокойным лицом дьякон, и седой, светящийся нежностью отец Агафон смотрели на Романа, по-видимому, ожидая что-то от него. Это ожидание возбудило в нем новый приступ беспокойства и страха, тем более, что сзади слышался гулкий шорох входящей в церковь толпы.

"Неужели началось? Мне что-то нужно сделать, они смотрят на меня... Татьяна!" - мелькнуло у него в сознании, и он, поразившись тому, что вспомнил о ней только теперь, быстро повернулся налево.

Она, оказывается, стояла совсем близко, сосредоточенно глядя перед собой, покорно опустив руки в белых перчатках и так непривычно сжав свои нежные губы. Белое шелковое платье, безжалостно подчеркивавшее стройность ее фигуры, померанцевый венок с вуалью, нитка жемчуга на шее, - все казалось Роману чужеродным, ярким, все делало ее чужой и незнакомой.

Он похолодел, не в силах совладать с собой. Отец Агафон, тем временем, что-то сказал Роману своим певучим мягким голосом. Роман не понял и снова посмотрел на Татьяну Она явно почувствовала его взгляд, но не повернулась, а лишь вздрогнула и, разлепив губы, еле слышно вдохнула прохладный церковный воздух.

- Возьми за правую руку и веди, - раздался горячий шепот Красновского, и Роман, послушно найдя правую руку Татьяны, сжал ее в своих похолодевших пальцах, шагнул вперед, не понимая, что он делает и зачем.

В последний миг он испугался, что она не пойдет с ним - так ярко-красиво и отчужденно стояла она в своем шелковом платье, но платье двинулось, зашелестело. Татьяна пошла рядом, негромко стуча каблучками по старому каменному полу.

Отец Агафон подождал, пока они подошли к аналою, потом зажег обе свечи и, приблизившись к новоневестным, держа обе свечи в левой руке, правой благословил жениха и невесту, дважды повторив:

- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Роман попытался найти в его певучем голосе опору в противовес своему смятению, но голос был чужой. Батюшка подал им свечи и, взяв кадило, пошел с ним вкруг аналоя, кадя во все стороны.

"Теперь и навсегда," - мелькнуло в голове Романа, - "Навсегда. И это бесповоротно".

Сердце его сжалось, и дрожь прошла по членам, от чего пламя свечи заколебалось.

"Неужели все, что происходит, происходит по моему желанию, по моей воле?" - думал он, глядя на неподвижно стоящего дьяка, начавшего медленно приподнимать на двух пальцах свисающий с плеча орарь.

"Неужели всю жизнь я мечтал об этом и готовился к этому? Но почему такой ужас во всем? Но ведь это необходимо... и я люблю ее. Господи, как все страшно!"

Дьяк шагнул вперед и, держа на руке орарь, проговорил нараспев сильным голосом:

- Бла-го-сло-ви, вла-дыко!

- Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков, - смиренно ответил батюшка, и началась ектенья.

Запел хор деревенских девушек, поддерживая и перекликаясь с громким мужественным голосом дьяка.

- О еже ниспослаатися им любве совершенней, мииирней и пооомощи. Господу помооолимся! - выговаривал дьяк, и хор подхватывал, и молился Богу тонкими девичьими голосами, прося милости.

Роман вслушивался в слова, и они пугали его, укрепляя в беспокойстве и смятении.

"О помощи! Они молятся о помощи," - думал он, стараясь ровно держать свечку, - "Значит, они все знают и догадываются, как мне плохо. Но ведь это читается всем, всем! Значит всем плохо?! Всем, миллионам стоящих у аналоя, всем так же плохо, как и мне теперь?! Господи, но почему?"

Для ответа на этот вопрос он поднял глаза на висящий справа у алтаря лик Спасителя и встретился с его взглядом. Карие глаза Иисуса были отрешенны. Роман прочел в них полное равнодушие к происходящему.

А батюшка, стоя у аналоя, уже читал требник, прося Бога благословить Романа и Татьяну, как благословил Он Исаака и Ревекку. Роман слушал, изо всех сил стараясь проникнуться тем знакомым с детства трепетом и благословением к старославянской церковной речи, но то, что раньше успокаивало и давало силы, теперь только пугало.