Владимир Сорокин - Роман

Зрелище это вызвало у гостей не меньшее оживление, чем вынос осетра, - все зашумели, заохали и заговорили. Крестьяне стали помогать девушкам, - мужицкие руки подхватывали толстые шесты носилок, бабы бросились освобождать три самых больших стола.

- Пей, гуляй, народ православный! - крикнул Антон Петрович, и крестьянская толпа шумно приветствовала его, крича и кланяясь.

Началось пиршество.

На террасе приступили к осетру, на лугу - к свиньям.

Парни в кумачовых рубахах подали белого вина из погреба, бокалы вмиг наполнились и сошлись со звоном: пили за здоровье Лидии Константиновны, и она с почти детской радостью принимала всевозможные пожелания, сыплющиеся со всех сторон:

- Многие лета вам цвести первой розою нашего захолустья, многоуважаемая Лидия Константиновна, и не увядать вовек!

- Лидия Константиновна, душенька, пью за ваше здоровье!

- Здравия, здравия тебе, светлая муза моя!

- Да здравствует Лидия Константиновна! Ура!

- Пошли Господь вам здравия, счастия и покоя душевного!

Крестьяне тоже пили за ее здоровье, подхватывая неровными голосами, вспыхнувшее на террасе "ура"!

Роман и Татьяна смотрели на тетушку так же радостно и по-детски, открыто, как и она на всех, взгляды их встретились, и тетушка, вдруг подбежав к ним, стала обнимать и целовать их под всеобщее неумолкающее "ура", со слезами восторга на глазах.

Радость и умиление охватили всех, и во многих глазах заблестели слезы. Аксинья плакала, закрывшись фартуком, плакали и радостно качали головами многие бабы. Роман тоже почувствовал подступающие к глазам слезы и, чтобы не расплакаться, пригубил вино. Прохладное цимлянское успокоило его.

Тетушка, опустошив свой бокал, вдруг бросила его об пол, чем вызвала бурю восторга.

Все зааплодировали, Антон Петрович выбросил вверх руку и пропел:

- И будешь ты царицей ммиираааа!

Все опять зааплодировали, а Красновский, взяв обе руки тетушки, стал быстро целовать их.

Роман взглянул на Татьяну, всем сердцем желая застать ее врасплох и насладиться созерцанием ее чудесного взгляда на происходящее, но она тут же почувствовала его глаза и встретила их своими.

"Всех, всех люблю!" - светилось в этих родных зеленых глазах, и Роман, приблизившись, поцеловал их. Несмотря на всеобщую суматоху, это не осталось незамеченным, и густой голос дьякона протянул на церковный манер:

- Гооорькооо!

Все замерли, а через мгновенье закричали так, что задребезжали хрустальные подвески люстры. Крестьяне тоже кричали "горько!", вскочив со своих мест, стаканы с водкой и куски мяса мелькали в их толпе.

Дуролом, вспрыгнув на лавку со свиной головой в руках, поднял ее над собой и тряс, заглушая всех своим голосом.

Роман прижался губами к полуоткрытым губам Татьяны, и поцелуй их, как ему показалось, длился вечность...

Свадебное пиршество было в разгаре: Никита непрерывно орудовал ножом и лопаткой, бело-розовые куски осетра, приправленные спаржей и политые соусом, путешествовали по столу в голубых тарелках, вино струилось в бокалы, разговоры, здравицы и смех не смолкали. Пили за дам, за шафера, за батюшку с попадьей, за Надежду Георгиевну, за Рукавитинова, за дьякона, и снова за молодых. В самый разгар застольного веселья и оживления Роман вдруг почувствовал, что пальцы Татьяны крепко сжали его руку.

- Мне нужно что-то сказать тебе, - прошептала она.

- Скажи, милая.

- Нет... не здесь, - качнула головой она, - Мне нужно оказать с глазу на глаз.

Взявшись за руки, они встали и вышли в прихожую.

Но здесь непрерывно сновала прислуга, и Татьяна потянула Романа за руку в ближайшую комнату, в которой была бильярдная.

Здесь никого не было, а на бильярде теснились стопки тарелок и многочисленная чайная посуда. Татьяна взяла руку Романа, прижала ее к своей груди и, глядя в глаза мужу, произнесла:

- Знаешь... ты не сердись только, ради Бога. Я сейчас поняла, что не смогу любить нашего ребенка так же сильно, как тебя...

Она опустила глаза, и румяное лицо ее побледнело. Роман почувствовал, что сильное волнение охватывает ее. Он обнял ее и покрыл лицо поцелуями.

Она же, осторожно взяв его за руки, заговорила под его поцелуями сбивчиво и виновато:

- Милый... но как же... это так меня тревожит... а поделать ничего не могу с собой... но, подожди же, подожди, скажи мне, что мне делать?

Роман взял ее вопрошающее, полное прелестной неги лицо в свои ладони и произнес:

- Я люблю тебя.

Она улыбнулась так беспомощно и нежно, что волна обожания захлестнула Романа, и он стал целовать родное лицо.

Они обнялись.

- Я люблю тебя! - прошептал Роман,

- Я жива тобой, - прошептала Татьяна.

Держась за руки, они смотрели друг на друга глазами, полными любви, и время перестало существовать для них.

Они очнулись, лишь когда на террасе послышался всеобщий шум, а в прихожей не очень трезвый голос Красновского стал настойчиво выспрашивать у прислуги местонахождение молодых.

- Опять нас ищут! - тихо засмеялась Татьяна. Красновский постучал в дверь.

- Входите, Петр Игнатьич! - озорно крикнул Роман и, отворив дверь, встал с Татьяной за ней, прячась от шафера. Раскрасневшийся Петр Игнатьевич, слегка пошатываясь, вошел в бильярдную, бормоча:

- Друзья мои, друзья, спешите, там такое подают...

Но никого не увидев в бильярдной, он остановился и удивленно развел руками:

- Вот те на! Где же они?

Роман со смехом схватил Красновского сзади за плечи.

Все засмеялись.

- Ах, вы, хитрецы! Коварство и любовь! Ричард Третий и леди Макбет!

- Петр Игнатьевич, правда, что вас батюшка попросил следить за нами? весело спросила Татьяна, - Я ведь слышала за столом!

- Правда, правда! Посмотри, говорит, Петр Игнатьич, кабы с нашими молодыми не приключалось чего. Уж больно они чувствительны!

- Так и сказал - чувствительны? - воскликнул Роман.

- Так прямо и сказал!

Они засмеялись.

Красновский взял молодоженов под руки:

- А теперь поспешим, друзья мои! Там такое действо - почище Лукуллова пира! Важно не пропустить момент!

Когда они вернулись на террасу, там царили шум и оживление, отчего появление молодых заметили не сразу Всеобщее внимание было приковано к перемене кушаний: вместо останков осетра на сдвинутых столиках стояли два широких подноса; на одном стояли глубокие блюда с черной, красной и паюсной икрой, на другом же теснились пять высоких стопок блинов. Наверху каждой стопки лежала роза, цветок которой был искусно вырезан Никитой из сливочного масла, а стебель и листья выложены черной икрой.

Желто-белые цветы роз подтаивали, давая понять, что блины горячие.

- Отлично, отлично!- кричал Антон Петрович появившемуся в дверях Никите, Пять с плюсом! Егорка! Сооруди-ка быстренько моей холодной водочки! Из погребка!