Владимир Сорокин - Роман

- Ах, ты... - выдохнул Марей и, взмахнув костлявым кулаком, бросился на Акима.

- Бей Пантелеевских! - раздался в толпе визгливый крик.

- Бей Сухоруких! - закричали рядом.

Послышались крики, брань, замелькали кулаки, завизжали бабы, и через мгновенье разделившиеся мужики отчаянно дрались между собой. На террасе все замерли в замешательстве, а потом - зашумели, закричали:

- О, Господи, Царица Небесная!

- Они же поубивают друг друга, остановите их!

- Петя, Петя, разними их!

- Quel malheur!

- Боже мой!

- Ну-ка, прекратите, дураки!

Но никакие крики и призывы не могли остановить коллективной драки, в мгновенье ока охватившей толпу.

Татьяна прижалась к Роману и смотрела на драку. По ее взгляду Роман понял, что она видит это зрелище впервые. Он взял ее лицо в свои ладони и, повернув к себе, сказал.

- Не бойся этого!

Мгновенье она молча смотрела ему в глаза, потом произнесла:

- Я не боюсь.

А вокруг все кричали, возмущались и охали, требуя прекратить драку.

И вдруг где-то наверху дома грохнул ружейный выстрел, за ним - другой. Теснящиеся у столов бабы завизжали, толпа как-то сразу замерла и поворотилась к дому. Наверху послышался лязг перезаряжаемого ружьям и вслед за ним - голос Антона Петровича:

- А ну-ка по бунтовщикам и смутьянам...

За этими словами наступила зловещая тишина.

Толпа дрогнула, стала отползать от дома, бабы, торопливо крестясь, пятились, обходя сдвинутые столы. Грохнул оглушительный третий выстрел. Бабы с визгом бросились врассыпную.

Толпа побежала, теряя фуражки и картузы.

Вдогонку ей загремел четвертый выстрел, и дробь ударила по листьям вековой липы.

На террасе все молча наблюдали за бегством крестьян.

Наверху послышался звук преломленного ружья, и две пустые латунные гильзы, громко прокатившись по карнизу, упали к ногам стоящих. Звук этот вывел всех из оцепенения.

Тетушка со вздохом подошла к Татьяне и обняла ее, произнеся:

- Ах, милое дитя... прости этих грубых мужиков.

- Они по-иному не привыкли, - Красновский нагнулся и подняв одну из гильз, понюхал ее:

- Ай, ай, ай...И запах пороха нам сладок и приятен.

- А из-за чего они подрались? - спросила Красновская.

- Да какая вам разница! - усмехнулся Клюгин, ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы брюк, - Мужики живут для работы, пьянства и драк. Suum cuique...

- Ах, озорники, ах баловцы! - бормотал Федор Христофорович, укоризненно качая головой.

- Смутьяны, да и только,- басил дьякон.

Крестьянская толпа, забежав за липы, остановилась в нерешительности.

- Мне кажется, что им нравится драться, - тихо произнесла Татьяна, обращаясь к одному Роману.

В ее голосе чувствовалось разочарование.

- Это нужно им, - ответил Роман.

- Нужно?

- Да. Тебе трудно понять это.

Она отвела взгляд и посмотрела на стоящую за липами толпу.

- Трудно. Но я смогу понять их. Я всех смогу понять.

Роман смотрел, любуясь ею.

На террасу вошел Антон Петрович, напевая что-то бодрое итальянское.

В руках он нес ружье и патронташ.

- Le combat quеrait fin faute de combattants! - громко произнес он, швыряя патронташ в угол и опираясь на ружье, - Вот так-то, друзья мои!

- Антоша, ты, надеюсь, не в них стрелял? - подошла к нему тетушка.

- Что за глупости, радость моя! - он поцеловал ей руку, - Я стрелял, так сказать, по ветвям. А что, напугал вас? Напугал?

- Нас, брат, напугать трудно! - засмеялся Красновский, - А вот мужики по-моему не в шутку сдрейфили!

- Мужики? - Антон Петрович прислонил ружье к комоду, - Да они через полчаса здесь опять запляшут!

- Безусловно, - согласился Клюгин, пробираясь к столу и усаживаясь на свое место, - И любить вас будут еще больше прежнего.

- Все хорошо, все хорошо, друзья мои! - заговорил дядюшка, обнимая мужчин и целуя женщинам руки, - Все чудно и так прелестно, как никогда, Татьяна Александровна! Свет очей наших, тебя испугали?

Он взял обе ее руки и, целуя их, бормотал:

- Прости, прости дитя и этих варваров... и.... меня, старого дурня...

- Антон Петрович, я не боюсь! - произнесла Татьяна с улыбкой, и все засмеялись.

- О, смелое, трижды смелое дитя! - Антон Петрович опустился перед ней на колено и опять припал к ее руке, - Ты поняла, ты все поняла и не винишь ни их, неразумных, ни меня, глупого!

- Антоша, Татьяна Александровна по доброте своей тебя не винит, но мы... с укоризненной улыбкой покачала головой тетушка, - Мы все еле живы после такой пальбы. Как ты решился на такое?

- Я? - Антон Петрович встал и повернулся к тетушке.

Лицо его мгновенно преобразилось, став строгим, надменным и величественным, он повел плечами, словно почувствовав на них царственную тогу, шагнул к тетушке и, медленно подняв вверх указательный палец, заговорил: Будь я, как вы, то я поколебался б,

Мольбам я внял бы, если б мог молить.

В решеньях я неколебим, подобно

Звезде Полярной: в постоянстве ей

Нет равной среди звезд в небесной тверди.

Все небо в искрах их неисчислимых,

Пылают все они, и все сверкают.

Но лишь одна из всех их неподвижна.

Так и земля населена людьми,

И все они плоть, кровь и разуменье;

Но в их числе лишь одного я знаю,

Который держится неколебимо

Незыблемо, и человек тот... Он обвел всех тяжелым взглядом и вдруг, резко опустив свой перст, указал им на фельдшера:

- Андрей Викторович Клюгин!

- Браво! - выдохнул Красновский и все зааплодировали.

- Это совершенно верно! - подтвердил Рукавитинов.

- Андрей Викторович - наш кремень! - хлопала в ладоши тетушка.

- Друзья! - дядюшка подошел к столу и подняв свой бокал, - Я предлагаю поднять бокалы во здравие неутомимого и непоколебимого эскулапа наших хлябей и расселин, ревнителя здравого смысла и критического ума Андрея Викторовича Клюгина!

- Отлично! - захмелевший Красновский склонился над столом, ища свой бокал,- Отлично... я бы еще добавил, - он нашел бокал и поднял его нетвердой рукой, -... Что Андрей Викторович, хоть мы, порой, и ворчим на него, является тем критическим скальпелем, который частенько... да, да, частенько, в спорах пускает нам стариковскую кровь.

- И тем самым поддерживает наше здоровье! - подхватил Антон Петрович, - За вас, Андрей Викторович!

Все потянулись бокалами к фельдшеру, который все это время неподвижно сидел за столом, свесив голову на грудь. Как и Красновский, он сильно захмелел.

- Андрей Викторович! - окликнул его Антон Петрович, - Мы все пьем за вас!

Клюгин со вздохом поднял свое побледневшее лицо, взял бокал и стал медленно приподниматься.

Все стали чокаться с ним.

Клюгин молча кивал головой, глядя вниз и как будто неотвязно думая о чем-то другом. Роман последним коснулся его бокала своим и произнес:

- Счастья, вам, Андрей Викторович.

Клюгин поднял на него свой тусклый взгляд и сказал еле слышно: