Роман Сенчин - Нубук

2

- И надолго?

- Ну как... Товар надо разбросать по точкам, деньги собрать. Пару дней займет, думаю...

Марина спрашивала меня об этом раз третий, но я не раздражался, а терпеливо объяснял. Да и спрашивала наверняка лишь затем, чтоб прижаться ко мне и тихонько признаться:

- Я очень буду ждать, дорогой.

Я обнимал ее и обещал:

- Я быстро.

Мы доехали вместе до "Садовой". Здесь нам надо было расставаться - мне наверх по эскалатору, на склад, а Марине переходить на "Сенную площадь" и ехать до своей "Петроградской", в ДК... Но прощаться в метро и мне и ей показалось как-то нехорошо, мы поднялись вместе и сейчас стояли на мосточке через канал Грибоедова.

Было совсем тепло, мягко надувал ароматный парной ветерок, и странным казалось, что вода канала еще подо льдом.

- Весна, совсем весна, - сладко вздохнула Марина. - Тоже бы поехать куда-нибудь. Вместе.

- Только не в командировку! - с шутливым испугом предупредил я.

- Да хоть в командировку, но вместе.

- Смотри, - показал я на лед, - какие проталины интересные. Полукруглые, как чешуя.

Марина послушно заинтересовалась:

- Из-за чего так, интересно? Может, из-за течения?

- Какое тут течение... - Я пробежал взглядом по льду. Этих проталин было множество, они чуть блестели от лучей солнца... - Действительно, как рыба какая-то. Или нет - как змея. Извивается.

- Да, - кивнула Марина, - город прямой, правильный, только этот канал геометрию нарушает. - И она хихикнула.

- Ну, - я не согласился, - Мойка тоже кривая.

- Но ведь не настолько.

- Не настолько...

Я приподнял ее лицо и крепко поцеловал в губы; Марина с готовностью обхватила меня, прижалась и сама стала целовать мои губы, щеки, глаза, что-то еще успевая приговаривать.

Странное дело, а может, совсем и не странное - Марина стала другой с тех пор, как мы поселились под одной крышей. И наши отношения изменились. Теперь нас уже не тянуло вечерами в клуб, мы с удовольствием проводили свободное время дома. Я сидел в кресле перед телевизором, пил "Невское" или жиденький чай, Марина, забравшись с ногами на диван, вязала... Да, она любила вязать, и это было для нее точно какой-то разгрузкой, лечением от тяжести минувшего дня и в то же время зарядкой перед днем будущим... Время от времени я отрывался от экрана и смотрел на нее, такую уютную в тонком халатике, в белых шерстяных носках... Она позвякивала спицами, или сосредоточенно считала петли, беззвучно шевеля губами, или подвязывала цветную нитку для узора и, почувствовав мой взгляд, поднимала глаза, улыбалась, посылала воздушный поцелуй. Я отвечал ей тем же, по телу разливалась теплая, щекочущая волна, я потягивался, тихо стонал. Может, это и было счастьем...

Она называла меня "дорогой". Хм, старомодное словцо, но зато такое надежное, будто мы уже прожили в мире и согласии лет двадцать и еще проживем так же хорошо много-много...

- Что ж, - я отогнул рукав куртки, взглянул на часы, - надо идтить. "Газель", наверно, пришла. Еще грузиться, инструкцию получать от шефа...

- А сколько уже? - со страхом и надеждой спросила Марина.

- Без пятнадцати десять.

- Ой, мне через десять минут надо за стойку! Все, - она торопливо чмокнула меня в щеку, - я побежала.

Я обнял ее, прижался к ее мягким, сладковатым от помады губам своими. Она, такая еще напряженная секунду назад, обмякла, прикрыла глаза...

- Роман, блин, ты где шатаешься?! - Володька встретил меня с коробкой в руках у ворот склада. - Мне, что ль, за тебя...

- С Маринкой прощался, - честно объяснил я.

Его раздражение сменилось улыбкой. Он передал коробку стоящему в будке грузовичка шоферу, хитровато прищурился:

- Отпустила?

- С трудом, с трудом...

- М-да, классная тебе девчонка попалась. Как же я раньше на нее внимания не обращал? Самая идеальная жена... Эх, лопухнулся! - Это он тоже сказал явно шутя; до того, как не вернулась его Юля, он вообще предпочитал о девушках не поминать...

Загрузив "газель", он долго (и в который уж раз!) объяснял мне технологию сдачи товара, получения денег. Я с трудом изображал внимание на деле-то я давно многое знал, многому научился, частенько в одиночку развозил обувь по питерским точкам, собирал денежки.

Почти весь путь до Петрозаводска молчали. Да и о чем говорить с незнакомым человеком, когда к тому же оглушительно несется из магнитофонных колоночек: "Таганка, Таганка, девчонка-хулиганка..." Оставалось глядеть на дорогу, по сторонам, курить, пуская дым в щелку приопущенного стекла.

Вслед за бело-голубыми блочными девятиэтажками Веселого Поселка проплыли мимо чахлые, прозрачные рощицы, а потом трассу обступили, как стены, темно-зеленые, почти синие, высокие ели. Время от времени в этих стенах появлялись просветы, и тогда слева можно было разглядеть свободную еще, не сдавленную гранитом набережных Неву, а потом - и безбрежный простор Ладоги...

Честно говоря, я слегка волновался. Не оттого даже, что могу напутать с документами, а из-за другого.

Я уже бывал в Петрозаводске, точнее, не бывал, а жил целых пять месяцев, но практически не видел города; да и что можно увидеть в армии, если не дают увольнительных...

Меня призвали в погранвойска, в город Сортавала, что на юго-западе Карелии. Из Питера многих туда призывали. Сперва определили в собаководы (на комиссии я, дурак, рассказал, что у нас в семье всегда были собаки и я знаю, как с ними правильно обращаться), но оказалось, у собаководов самая тяжелая служба. Мало того что несешь, кроме всего прочего, ответственность за собаку и поднимаешься по тревоге первым, так еще на учебке из тебя делают настоящего Рбембо - отжимания, марш-броски, кроссы целыми днями... Вместо Рембо я, наоборот, стал превращаться в скелет; написал просьбу перевести меня в простые стрелки и получил за это два наряда вне очереди... Когда стали набирать партию в поварскую школу, я чуть ли не первым вызвался учиться на повара.

Поварская школа находилась в Петрозаводске, на промышленной окраине, недалеко от Онежского озера, - из окон второго этажа нашей казармешки в ясную погоду его было хорошо видно, и при первом же удобном случае мы, салажата-первогодки, выстраивались у подоконников и молча тосковали...

В сам город нас не пускали, вместо увольнений водили на практику на какой-то огромный завод. Может, на тракторный или бумагоделательных машин... Поварихи жалели нас и кормили так, что обратно в часть мы плелись, как беременные на последнем месяце. Бывало, кто-нибудь выскакивал из строя и блевал коричневой мешаниной бывших вкусностей.

В конце мая, окончив учебу, узнав, как варить макароны и гречневую кашу, зазубрив правила товарного соседства, мы разъехались по своим пограничным отрядам. Кто в тундровый Никель, кто в курортный Сестрорецк, кто в гиблые, окруженные топями Реболы, а я в свою маленькую, по-фински аккуратную Сортавалу.