В Розанов - Опавшие листья (Короб второй)

Это все Мефистофель-Гутенберг устроил. Черная память.

(8 ч. утра; переезд в город).

* * *

Сестра Верочка (умирала в чахотке 19-ти лет) всегда вы- нимала мякиш из булки и отдавала мне. Я не знал, почему она не ест (не было аппетита). Но эти массы мякиша (из 5-копеечной булки) я съедал моментально, и это было наслаждение. Она меня же посылала за булкой, и, когда я приносил, скажет: "Подожди, Вася". И начинала, "разломив вдоль, вынимать бока и середочку.

У нее были темные волосы (но не каштановые), и она носила их "коком", сейчас высоко надо лбом; и затем - гребешок, узкий, полукругом. Была бледна, худа и стройна (в семье я только был некрасив). Когда наконец решили (не было денег) позвать Лаговского, она лежала в правой зелененькой (во 2-м этаже) комнате. Когда он вошел, она поднялась с кровати, на которой постоянно лежала. Он сказал потом при мне матери:

- Это она похрабрилась и хотела показать, что еще "ничего". Перемените комнату, зеленые обои ей очень вредны. Дело ее плохо.

Как она умерла и ее хоронили, я ничего не помню.

Однажды она сказала мне: "Вася, принеси ножницы". Мне было лет едва ли 8. Я принес. Из печатного листка она выстригла узкую крошечную полоску и бережно положила к себе в книгу, бросив остальное. Напечатано было: Самойло. "Ты не говори никому, Вася". - Я мотнул головой.

Поступив в гимназию, я на естественной истории увидел за учительским столиком преподавателя, которого называли "Самойло". Он был умеренно высокого роста, гладко выбритый в щеках и губах, большие, слегка волнистые волосы, темно-русые, ходил всегда не иначе, как в черном сюртуке (прочие в синих фраках), и необыкновенно торжественный, или вернее, как-то пышный, величественный. Он никогда не допускал себе сходить со стула и демократически "расхаживать по классу". Вообще в нем ничего не было демократического, простого. Среди других учителей, ужасно ученых, он был как бог учености и важности. Может быть, за год он улыбнулся раза два, при особенно нелепом ответе ученика, - т. е. губы его чуть-чуть сжимались в "мешочек", скорее морщились, но с видом снисхождения к забавному в ученике, дозволяя догадываться, что это улыбка. Говоря, т. е. пропуская из губ немногие слова, он всегда держал (рисуя по бумаге "штрихи") ручку с пером как можно дальше от пальцев, - и я видел благородные суживающиеся к концу пальцы с очень длинными, заостренными, без черноты под ними, ногтями, обстриженными "в тон" с пальцами (уже, уже, - ноготь: но и он обстрижен с боков конически).

Мы учили по Радонежскому или Ушинскому*: "Я человек хотя и маленький, но у меня 32 позвонка и 12 ребер"... И еще разное, противное. В 3-м классе (брат Федор) он (Самойло) учил ботанике. Это была толстая книга "Ботаника Григорьева"; но это уже были недоступности, на которые я не мог взирать.

* * *

В вечной тревоге ума о каком-то неблагополучии.

(мамочкина психология).

Но теперь, как все это разъяснилось, когда она 15 лет уже ясно, ощутимо больна, и никто ее не лечил.

* * *

...главная забота, откуда бы получить денежек, через Жуковского исходатайствовать от Двора; и где бы повиднее стать, - в профессоры...

Очень хорош был, как профессор. Подвязывал щеку и говорил, что зубы болят*, не зная, как читать и о чем читать. Зачем ему надо-то было в профессоры.

Да: еще - кому бы прочитать рацею. Даже мамаше еще учеником уездного училища писал поучительные письма.

За всю деятельность и во всем лице ни одной благородной черты.

Все действия без порыва ("благородный порыв"), какие-то медленные и тягучие. Точно гад ползет. "Будешь ходить на чреве своем"*.

(о Гоголе).

* * *

- Горе задавило! - (заплакав): - Да!!

(мама о Шуре, 9 авг. 1912 г., на извозчике, - перебив мои о чем-то слова).

* * *

Литературная память самая холодная. На тех немногих "литературных похоронах", на которых я бывал (и никогда не любил), меня поражало, до чего идущим за гробом - никакого дела нет до лежащего умершего. Разговоры. "Свои дела". И у "выдающихся" заботливая дума, что он скажет на могиле.

Неужели эти "сказыватели" пойдут за моим гробом. Бррр...

То ли дело у простецов: жалость, слезы, все.

Мне кажется, церковь и преданные ей люди ужасно ошибаются, избирая для защиты церкви способы и орудия враждебной стороны - печать. Церковь безмолвна. Церковь не печатна или "старопечатна". Зачем слово церкви? Слово ее - в литургии, в молитвах. Эти великие сокровища, сокровища церковного слова, уже созданы (еще до книгопечатания) и есть и всегда к пользованию. "Проповеди" едва ли нужны. Разве два-три слова и никогда больше пяти минут речи. Церковь должна быть безмолвна и деятельна.

Разве поцеловать больного, напутствуемого не дело? Это и дело, и слово. Поцелуй заменяет слово, поцелуй тем богаче слова - что, как музыка, он бесконечнее и неопределеннее слова. Провел рукой по волосам. Кающегося и изнеможенного обнял ли. Вот "слово" церкви. Зачем говорить?

Говорят пусть литераторы.

И все церковные журналы и газеты - прах и тление...

* * *

- Беспросветный мрак...

(хоть раз в неделю, - годы, - засыпая на ночь, или так лежа, и - когда я подойду и спрошу: "Что ты?").

* * *

Шура на ходу:

- Когда она лечилась? Никогда она не лечилась.

В самом деле, - не "лечение" же были эти тусклые визитации Наука с бромом, камфарой, digitalis1 с хинином.

Он ее "успокаивал", когда таяло вещество мозга и стачивалась ткань сердца.

______________________

1 Наперстянка (лекарственное растение) (лат.).

* * *

Сижу у Рцы. Жена (оч. милая, - уж мало зубов) и говорит:

- Не выношу жидов, я всех бы истребила...

Смех... Она прекрасная хозяйка, семьянинка и безукоризненно честная и искренняя женщина; по плодородию и семейности - в самой есть что-то библейское.

- Когда родилась у меня последняя девочка, то соседка наша, еврейка, в Гатчине - вбегает и спрашивает:

-Кто?

- Девочка.

Она (еврейка) опустилась. И, поднявшись, сказала:

- Если бы мальчик, то вся Гатчина закричала бы (радуясь, сочувствуя).

- Вот! вот! - сказал Рцы. - Ругайте евреев, кляните, но признайте же и у них достоинство.

Р. (талантливый еврей в Москве), написав мне 3-е письмо (незнакомы лично), приписал: "Моей сестре вот-вот родить".

Да. Их нельзя ни порицать, ни отрицать. Только они сами (теперешние выродки, интеллигенция) не знают, "за что". Но вернемся к "Гатчине".

Отчего же Гатчина бы так радовалась "мальчику"? С девочкой - такой же дух. Да: но орган - не тот. Что же, собственно, сказала еврейка, не подозревая сама того?

- Если бы вы произвели, моя русская соседка, новый мужской орган от себя, вдобавок к сущим в мире, - вся бы Гатчина закричала от восторга.

Но ведь это совпадает с церемонией "несения фаллов" жрицами греческими, а еще ранее - египетскими. "Нести в процессии" или "воскликнуть городом" - все одно. И кто же смеет отрицать, что в юдаизме скрыто то, что историки немо и мертво именуют "фаллическим культом" и что есть цело-купное народное обожание, целокупное народное влечение "к этим... маленьким вещам"...