В Розанов - Опавшие листья (Короб второй)

Мама, вся обессилев от испуга, говорила:

- Что же это вы со мной делаете?..

- Ну, мама! - дети наши, как лесовики, их можно куда угодно пустить, не заблудятся.

И Таня, и Вера, и Варя - все как герои. Точно выросли, "доведя папу домой". И грибы. Корзинки. И сейчас - чистить на кухне (лучший момент удовольствия, "торжество правды" и "награда за подвиг").

Чего же, в образовательном отношении, стоит один такой вечер; и неужели его можно заменить знанием:

Много есть имен на is Masculini generis: Panis, piscis, crinis, finis1.

О, черт бы их драл!!!

Но пусть это жестокая необходимость - в ноябре, в октябре, а не когда

Роняет лес багряный свой убор.*

_______________________________

1Мужского рода: хлеб, рыба, волосы, конец (лат.).

Да, и эта строка для меня тоже миф. Мы ничего теперь этого не видели. Мои бедные дети, такие талантливые все, но которым ученье трудно, - никогда этого не видят.

Не видят, действительно, этого оранжевого великолепия лесов. А что ребенок, в 7-11 лет, почувствует, увидев его, - кто иссчитал? кто угадал?

Может быть, оранжевый-то лес в детстве спасет его в старости от уныния, тоски, отчаяния? Спасет от безбожия в юности? Спасет отрока от самоубийства.

Ничего не принято во внимание. Бедная наша школа. Такая самодовольная, такая счастливая в убожестве. "Уже проходим алгебру" (с сопляками, не умеющими утереть носа).

* * *

Необыкновенной глубины и тревожности замечание Тернавцева, года 3 назад. Я говорил чуть ли не об университетах, о профессорах, может быть, о правительстве и министрах. Он меня перебил:

- Пустое! Околоточный надзиратель - вот кто важен!

Он как-то повел рукой, как бы показывая окрест, как бы проводя над крышами домов (разговор был вечером, ночью):

- Тут вот везде под крышами живут люди. Какие люди? как они живут? никто не знает, ни министр, ни ваш профессор. Наука не знает, администрация не знает. И не интересуется никто. Между тем какие люди живут и как они живут - это и есть узел всего; узел важности, узел интереса. Знает это один околоточный надзиратель, - знает молча, знает анонимно, и в состав его службы входит - все знать, "на случай"; хотя отнюдь не входит в состав службы обо всем докладывать. Он знает вора, - он знает проститутку, - он знает шулера, человека сомнительных средств жизни, знает изменяющую жену, знает ходы и выезды женщины полусвета. Все, о чем гадают романы, что вывел Горький в "На дне", что выводят Арцыбашевы и другие - вся эта тревожная и романтичная жизнь, тайная и преступная, ужасная и святая, находится, "по долгу службы", в ведении околоточного надзирателя, и еще, "по долгу службы", ни в чьем ведении не находится.

Он почти только недоговорил, или мысленно я договорил за него:

- Вот бы где служить: где подлинно - интересно, где подлинно всемогущественно*.

Я только ахнул в душе: "В самом деле - так! и - никому в голову не приходило!"

Он как-то еще ярче и глубже это сказал. Почти в этом смысле: все службы - призрачны и литературны, а действительная служба одна - это полицейская.

Сам Тернавцев - благороднейший мечтатель, а la Гамлет. И вдруг - такая мысль!

(20 августа, 12 ч.).

* * *

Только русская свободушка и подышала до евреев.

Которые ей сказали "цыц":

И свободушка завиляла хвостом.

* * *

Вся русская "оппозиция" есть оппозиция лакейской комнаты, т. е. какого-то заднего двора - по тону: с глубоким сознанием, что это - задний двор, с глубокой болью - что сами "позади"; с глубоким сознанием и признанием, что критикуемое лицо или критикуемые лица суть барин и баре. Вот это-то и мешает слиться с оппозицией, т. е. принять тоже лакейский тон. Самым независимым человеком в литературе я чувствовал Страхова, который никогда даже о "правительстве" не упоминал, и жил, мыслил, и, наконец, служил на государственной службе (мелкая и случайная должность члена Ученого комитета министерства просвещения с 1000 р. жалованья), имея какой-то талант или дар, такт или вдохновенье вовсе не интересоваться "правительством". То ли это, что лакей-Михайловский, "зачарованный" Плеве, или что "дворовый человек"-Короленко, который не может прожить дня, если ему не удастся укусить исправника или земского начальника или показать кукиш из кармана "своему полтавскому губернатору"*. "А то - и повыше", думает он с трясущимися поджилками. "На хорах был пристав: и вот Анненский, сказав после какого-то предостережения, что пусть нас слушают и там показал на хоры", - пишет Любовь Гуревич, - т. е. показал на самого пристава!!! Какая отчаянная храбрость. Страхов провалился бы сквозь землю от неуважения к себе, если бы в речи, имеющей культурное значение, он допустил себе, хоть минуту, подумать о приставе. Он счел бы унижением думать даже о министре внутренних дел, - имея в думах лишь века и историю. Вот эта прелестная свобода не радикалов - к ним и манит, т. е. манит к славянофилам, к русским, которые решительно ничего о "правительстве" не думают, ни - "да", ни - "нет", "и - да", "и - нет". Когда хорошо правительство поступает - "да", когда худо, бездарно, беспомощно - "нет". Правительство есть просто орган народа и общества; и член общества, писатель, смотрит на него как на слугу своего, т. е. слугу таких, как он, обывателей, граждан. Так. образ., признание "верховенства власти" есть у радикалов, и решительно его нет у "нашего брата". Вот чего не разобрано, вот о чем не догадываются. Политическая свобода и гражданское достоинство есть именно у консерваторов, а у "оппозиции" есть только лакейская озлобленность и мука "о своем ужасном положении".

* * *

Покорить брак закону любви...

казалось бы, в этом ведь христианство: все - покорять закону согласия, мира, тишины. Но, именно, в христианстве, - не в мусульманстве, не в еврействе, - две тысячи лет бьется другой принцип:

Покорить любовь закону брака.

И все в этом задыхаются.

Кажется, что в нашем браке - и не Евангелие, и не Библия (уж, конечно): это - римский государственный брак. Отцы Церкви были все обывателями Греко-Римской Империи, или - чисто Римской: и понятие об "основной социальной клеточке" взяли из окружающей жизни.

Вот почему мои порывы к новой семье хотя кажутся и суть "антиканонические", но суть подлинно евангельско-биб-лейские стремления, и только антиримско-языческие, неосторожно взятые в "каноны".

Бог сотворил любовь. Адам и Ева были в любви - и по сему, единственно, Библия их нарекла иш и иша ("сопряженные"), муж и жена. Любовь древнее "закона брачного". И понятно, что древнейшее и основное не умеет покориться новому и прибавочному.

Не "существительное" согласуется в роде, числе и падеже с "прилагательным", а "прилагательное" согласуется с "существительным".

И следуйте этому, попы; или, во всяком случае, вам не будут повиноваться.

Будете убивать за это, и все-таки вам повиноваться не будут: по слову Писания - "любовь сильнее даже и смерти"*.