Array Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)

Доктор смолк, и в ту же минуту лакей внес поднос с бокалами шампанского.

– Господа, – сказал почтенный генерал, беря свой бокал, – мы сейчас слышали с вами трогательную историю о том, как добро победило зло, как, благодаря только тому, что под суровым полицейским мундиром горячо билось доброе, истинно христианское сердце, мы видим перед собою, хотя и недавно живущего среди нас, но уже снискавшего общие симпатии, нашего уважаемого врача Александра Петровича, а не отвергнутого члена общества. Это, безусловно, великая и редкая победа, но, прежде чем поднять свой бокал, я позволю себе, пользуясь нашими близкими хорошими отношениями, сказать вам, уважаемый Тит Михайлович, что хотя дело и прошлое, но со служебной точки зрения вы были неправы, поступив так: ведь, освободив покушавшегося на вашу жизнь, вы могли ожидать, что его преступная рука могла подняться и на кого-либо другого, – но… но, господа, «победителей не судят», а потому я подымаю бокал за «победителя», носителя горячего русского, доброго сердца, почтенного Тита Михайловича, и «побежденного» Александра Петровича, воскресшего в поражении своем на пользу страждущего человечества вообще и нашего с вами в частности!

Дружное «ура» покрыло последнее слово прочувствованной речи старого генерала, но громче всех раздавался высокий тенор Александра Петровича, кричавшего «ура» в честь своего славного победителя.

На окраине большого торгового города Знайска, в низкопробном, грязном трактире, на вывеске которого красовалась трогательная надпись «Встреча друзей», было шумно и весело. Несколько десятков посетителей и посетительниц чувствовали себя здесь совсем как дома, так что издали могло показаться, что действительно только друзья и собираются здесь для сердечных встреч. Но не всегда такая идиллия царствовала здесь, не раз мирные беседы и дружеские объятия нарушались грозными криками, трещали столы и табуреты, звенела разбиваемая посуда, блестели клинки ножей и кинжалов и кровавые лужи появлялись на грязных полах. Впрочем, до последнего посетители трактира доводили редко – недремлющее око «Кривого Матроса», содержателя этого притона, обыкновенно успевало вовремя заметить разгорающуюся трагедию, а стоило ему только поспеть вовремя – и под его железными дланями невольно сгибались самые сильные «шивороты» и молодцы, свободно ворочающие пятипудовыми мешками, вылетали из дверей трактира наподобие футбольных мячей, так как в этом деле обрубкообразные ноги хозяина оказывали ему большое содействие. На таких «неприятных гостей», как величал их «Кривой Матрос», накладывалось взыскание, а именно: им воспрещалось посещать заведение на известное время, что вполне зависело как от важности совершенного ими беспорядка, так и от личного усмотрения хозяина. Благодаря такому порядку вещей происшествия случались здесь сравнительно редко.

В летнее время стекавшиеся сюда для радостных встреч «друзья» имели возможность «прохлаждаться» на чистом воздухе в небольшом садике при трактире, где имелось несколько палаток, которые были всегда заняты.

Был летний вечер. В трактире было шумно и людно, а в садике, по обыкновению, все палатки были заняты посетителями. В одной из палаток, расположенной как бы на отшибе, сидела «невелика, но честна компания», состоявшая из трех человек. Один из них был рыжий, высокий и плотный человек с красным обветренным лицом и маленькими тревожно, но и хитро бегающими глазами. Он был одет в «спиджачную» пару и с виду походил на торговца средней руки. Это был известный взломщик, имевший кличку Рудой. Другой его собеседник, юркий и черный, с большими карими, слегка навыкате, нахальными глазами, пользовался в Поволжье, где обыкновенно оперировал тоже по части взломов, завидной репутацией громилы, пред смелостью и искусством которого пасовали самые непреступные хранилища, благодаря чему и кличка у него была соответствующая, а именно – Динамит.

Третий, веснушчатый и рябой, с густою шапкою русых всклокоченных волос, имел самый простоватый, наивный вид. Широкий полуоткрытый рот его почти никогда не закрывался и часто растягивался в широкую улыбку до ушей. Видимо было, что парень новичок, парень-«рубаха». Этот так и звался по имени своему Микиткой.

Вся компания была хорошо навеселе, но не пьяна. Говорил больше «Динамит» и, как видно, правил за старшего. Сидел он развалясь «фертом» и говорил авторитетно, тогда как Рудой прятал глаза и, хотя для видимости поддакивал, но видно было, что он критически и недоверчиво относится к россказням соседа. Зато Микитка слушал всем своим существом, то уставившись прямо в рот рассказчику, то, не будучи в состоянии скрыть своего восторга или удивления, откровенно восклицал:

– Ишь ты!.. Ну, жох!.. Эко молодец!..

– Да, так вот, други мои, какие дела были, – закончил Динамит и, стукнув своей рюмкой о рюмки соседей, лихо опрокинул ее в рот и закусил редиской!

– Дела, что и говорите, хорошие, – поддакнул Рудой, – да оно, коль правду молвить, и у нас не без делов; ну а только теперь в городе опасливо стало.

– Чего так? – промолвил Динамит.

– Да все из-за собак этих проклятых; таких, друг ты мой, псов завели, что никуда от них не спрячешься, беда, да и только.

– Это что при полиции состоят? – полюбопытствовал Микитка.

– Они самые.

– А давно они у вас?.. Много их? – живо заинтересовался Динамит.

– С полгода как привезли, да за это время наших десятка с два уже запрятали. А собак двое Рекс да Хват.

– Тэ-экс… Кобели, значит, оба?

– Кобели, да такие проклятые… Тут недавно двое ребяток одну лавку обработали, да «фомку» ненароком забыли; ну вот понюхал «фомку» тот кобель, да по следу, по следу за ими – и не успели молодцы в леску оглядеться, а полиция уже и там, – один-то было наутек, да куда там – так кобель на загривок и насел.

– Тэ-экс, тэкс, – серьезно проговорил Динамит, очевидно что-то обдумывая.

– Кабы не в городе, так оно куда способнее было бы, – проговорил Рудой, бросая искоса взгляд на Микитку.

– Ну а как же, само собою, – вдруг воодушевился последний, – да я уж тебе говорил, уж ежели на хуторе у поповны не попользоваться, так уже и где больше. Взять тебе первое, – начал загибать пальцы на руке он, – что старушка она одинокая, а ежели и держит девку да работника, так они на кухне, на другой половине живут, а опять второе, старушка скупущая, и всякого у ней добра этого наприпасено ужасти, а опять же…

– Какого добра? – перебил презрительно Динамит.

– А всякого – что тебе платьев всяких, полотна…

– Да деньги-то, деньги есть?

– Ах ты!.. Да как же деньгам не водиться, когда у ей вся округа позычает: и попы, и помещики какие, так одно слово до ей, до Агафьи Ивановны, и идут. А деньги у ей в похоронной железной шкатулке упрятаны, а шкатулка та в комнате к полу привинчена…