Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Он вновь поник и отворотился, а мы вышли в залу. На стене мы увидели этот портрет прямо над травяным ложем бедняжки Франсуа, вынужденного с ружьем в руках нести караульную службу перед домом.

Глаза были действительно громадны и занимали поллица. Безумный живописец не сдерживал разгоряченной фантазии. Ее высокий лоб был прикрыт тафтяным шарфом, лицо проступало из пены светлозеленых кружев, чуть розовели щеки... Она разглядывала нас с бесцеремонностью, и я чувствовала себя униженной. Я вспоминала еще совсем недавние времена, когда, блистая в кругу своих друзей, вызывая их восхищение, оставалась все той же Луизой, исполненной добра и мягкосердечия, но эта дама была придумана природой, чтобы посмеяться над нашими обыденными слабостями.

Я поймала себя на том, что невольно сравниваю нас обеих, как это принято среди женщин, но тайная обида не затухала в моем сердце. Это была женщина с богатым воображением, но не склонная к мелким фантазиям, ее, видимо, никогда не заботило, что думают о ней, а лишь то, что она сама думает о других... Я прищурилась как могла оскорбительней, она оставалась спокойна; я погрозила ей пальцем, она не откликнулась. Я попробовала рассмеяться над собственным высокопарным вздором, но тут же подумала о том, кто говорил о ней так странно, с внезапною улыбкою на лице, с хмельной утонченностью и с хмельным же ожесточением. Он, этот жесткий, седой, одинокий, из тех, что возникали и на моем пути, очаровывая и притягивая, но никогда не желая мне добра, он выбрал ее, это было видно, но почему? Или я всетаки настолько была француженка, что понимание этого было мне недоступно? Но если не кровь, разве не русская боль клокотала во мне? Разве я не привязалась всем сердцем и душой к этой несчастной стране и разве нынешнее рубище на мне не было верным свидетельством моего общего с нею страдания?

Пока я рассматривала этот портрет, Тимоша тихо удалился.

- Какая загадочная дама! - сказал полковник. - И как поженски вы ее рассматриваете.

Мне было не до шуток. Он это понял и воротился к своему другу осторожно, на цыпочках. Я осталась наедине с этой благополучной незнакомкой, еще не знающей, что предстоит впереди. Когда я вернулась, господин Свечин взглянул на меня, и вновь внезапная улыбка осветила его. Вино разгладило черты его лица, оно стало мягче, в глазах застыл туманный интерес. "Неужели он ее любит?" - подумала я. И вновь в зале прозвучали Тимошины шаги, и затихшая было тревога сковала меня.

- Выпейте вина, - сказал Свечин и протянул мне бокал, - выпейте вина, и вам не захочется придавать значения мелочам. - И, отвернувшись, продолжал: Женщина на развалинах мира... Француженка, не знающая предрассудков.

- Скоро мы покинем Москву, - сказал полковник, - я это обещаю. Уже все сложилось так, что даже амбиция императора бессильна...

- Я почти установил, - проговорил господин Свечин, - что одному человеку не под силу осуществить мировую катастрофу, какими бы замечательными именами он ее ни награждал. Разумеется, он может обмануть нас с вами, и мы ему поможем, хотя потом спохватимся... И он и мы равны пред ликом высших сил, которым зачемто понадобилось на время подвергнуть нас обману... А так, в общем, все течет помаленьку в нужном направлении, пренебрегая нашими капризами и амбициями. Временный успех - это еще не успех. Даже волки, разорвав глотку сопернику, не торжествуют, в отличие от гладиаторов и процентщиков.

- Забавно, - воскликнула я, - все течет помаленьку, и мы простые жертвы этой вечной реки?

- А разве злодеи бессмертны? - усмехнулся господин Свечин.

Шаги удалялись. Я бросилась в залу, оттуда в комнату. Тимоша спал на сене, накрывшись солдатским плащом. За разбитыми окнами стояла тишина. Осторожно ступая, я отправилась обратно. "Может быть, все устроится, обреченно подумала я, - и утром мы увидим Москву невредимой. Я надену свой лучший наряд, мы кликнем извозчика и отправимся к Бобринским на последний сентябрьский бал!" Мне захотелось утешить этих пожилых мужчин, сознание которых было выше примитивного сведения счетов, чем с удовольствием занимались пока еще остальные, остающиеся в живых. Но что я могла?

- Господа, - сказала я, входя, - хотите, я спою вам? Наперекор всему, что происходит...

- Ничего не происходит, - с милой улыбкой ответил мне господин Свечин, - все уже произошло. Или вы надеетесь чтото поправить? - И он предложил мне жестом сесть рядом. Я села. Он положил руку мне на плечо. И мне захотелось, глядя ему в лицо, прижаться к нему и заплакать. - Вы вся дрожите, - сказал он участливо. - Пасторэ, мы будем пить до утра, а там что Бог пошлет...

- Нет, господа, - сказал полковник вяло, - вы как знаете, а мне с утра предстоит большая напрасная работа.

- Кто вы? - спросил меня Свечин.

У меня кружилась голова.

- Я бедная французская певичка, - ответила я шепотом, - попавшая в вашу безумную игру и притворяющаяся мудрой...

Он засмеялся. Мы чокнулись. "Неужели он любит ее?" - подумала я.

Внезапно за дверью, теперь уже совершенно отчетливо, зазвучали шаги. Я отвела его руку и бросилась туда. О нет, не удерживать, а лишь попрощаться, прижаться, обнять худенькую шейку, прикоснуться губами к его щеке, чтото сказать, выкрикнуть, разрыдаться: как подсказывает природа - женское напутствие дольше хранит. Если нельзя удержать, то хоть уберечь... Я вбежала в комнату. Тимоша спал, накрывшись с головой солдатским плащом. Я села в изнеможении на диван и почувствовала, что теряю силы. Стеариновая свеча на столике догорала. Раскрытая книга желтела под ней. Чернильница, перо, лист бумаги - мир поэта, столь скромный и столь значительный... Я разглядела на листе свое имя...

Дорогая Луиза!

Оставаться здесь я больше не могу. Я узнал, что возле Всехсвятского видели наших казаков. Там меня, конечно, не ждут, но меня не ждут нигде, и потому мне следует торопиться. Передайте полковнику, что он был в плену у моего деда, который теперь погиб от руки французского драгуна. Пусть полковник передаст Бонапарту, что русский генерал, которого он спас когдато, убит французским драгуном, а австрийский учитель, изза которого началась эта война, расстрелян на московской улице, и теперь император может спокойно возвращаться в свою Францию. В Калужской губернии есть сельцо Липеньки, где я буду Вас ждать по окончании войны. Я знаю, что Вы русская душою. Прощайте, дорогая Луиза, и не поминайте лихом...

Ваш Тимофей Игнатьев.

Солдатский плащ, раскинув пустые рукава, прикрывал холодное сено. За окном вставал сентябрьский серый рассвет. О Тимоша, Тимоша, я знала, что так должно случиться!

...В Москве в те дни нельзя было горевать долго. "Москва слезам не верит", - сказал мне господин Свечин с обычным раздражением. Я обреченно кивнула ему, но не смогла согласиться с этой бессердечной пословицей.